Шрифт:
Закладка:
Только сейчас он, должно быть, заметил, что стоит в нескольких футах от края земляной каверны, своими размерами напоминающей подземный пруд, и пруд достаточно большой, чтобы по его поверхности можно было пустить четырёхвёсельный ял вроде тех, что в выходные дни стайками снуют по Темзе.
Но заполнен он был не водой, блеск поверхности в темноте был обманчив. Стоило включить лампу, как сделалось видно — вещество, заполнявшее огромную подземную чашу, было слишком густым и вязким для воды. Что-то вроде белёсого густого вара или студня или…
— Мистер Лайвстоун, это же… это… — голос Уилла мгновенно ослаб, опустившись до нечленораздельного бормотания, слабого, как кваканье умирающей лягушки, — Это… это…
Лэйд не хотел думать, каково ему сейчас. Слишком хорошо помнил ощущения, которые когда-то, много лет назад, испытывал в этом сыром подвале сам. Память, силящаяся исторгнуть из себя эти воспоминания, как непереваренный обед, услужливо подсказала, что тот визит обошёлся ему на два шиллинга дороже — тогда он не экономил на верёвке…
— Только не говорите, что никогда не зарисовывали обнажённую натуру, — спокойно произнёс он, становясь так, чтоб держаться в одном шаге за левым плечом Уилла, — Пристало ли смущаться подобного человеку, знакомому с полотнами фон Байроса, Дега и Лефевра? Впрочем, не удивлюсь, если вам скорее вспомнится Босх.
— Это же…
— Человеческая плоть. Вам ли, исследователю человеческих страстей, смущаться её? Да, просто плоть. Один из самых бесхитростных, распространённых и, в то же время, сложно устроенных материалов в природе. Что такое? Кружится голова? Не хватает воздуха? Это обычное дело. Не делайте слишком больших вдохов. В здешнем воздухе нет ядовитых веществ, но может стошнить с непривычки…
Его самого в первый раз стошнило — прямо на слизкий сырой пол. Как только он заглянул в огромную яму и увидел её содержимое. Как только осознал, что именно открылось ему в глубине. Как только понял, что именно источает этот ужасный запах, отдающий сырыми моллюсками, подгнившим сыром, кислыми грушами, хлоркой, дрожжами и сахарным сиропом.
Гигантская братская могила, заполненная человеческими телами — сотнями обнажённых человеческих тел, залитых слоем вязко колышущейся прозрачной жидкости, похожий на растаявший жир. Взгляд сам собой вяз в этом месиве, точно вклеившись в него. Бессильный схватить все детали этого чудовищного ансамбля одновременно, он переползал с одного тела на другое вялой осенней мухой. Карабкался по чьим-то угловатым, выгнутых в неестественных позах, спинам с выпирающими несимметричными бусинами позвонков. Полз по плоским безволосым животам, похожим на непропечённое тесто. Метался между острыми ключицами, теребил гроздья переплетённых между собой пальцев, испуганно кружил вокруг молочных желёз, обнажённых и похожих на увядшие земляничные ягоды.
Огромное вырубленное в земле кладбище. Чаша, полная человеческих тел. Однако тяжёлый запах, царивший тут и перебивавший даже сырую подземную затхлость, не был запахом разложения. Скорее, запахом самой жизни. Жизни не мёртвой, разлагающейся, находящейся в процессе распада, а напротив, упрямо и монотонно шевелящейся.
— Они… — Уилл выпучил глаза, глотая побледневшими губами воздух, — Святой милосердный боже. Они же…
— Разве не сказал Господь Бог — «Плодитесь и размножайтесь?» — Лэйд предусмотрительно встал подальше от края, но так, чтоб иметь возможность дотянуться до плеча Уилла. Одну руку он держал расслабленной вдоль тела, пальцы другой сжимали в брючном кармане небольшой округлый предмет, контурами напоминающий медальон, — В чём никак нельзя упрекнуть Вечных Любовников, так это в отсутствии надлежащего прилежания, неправда ли? Как вы можете видеть, они истово выполняют Его завет. Так самозабвенно, что не остаётся времени ни предаваться порокам, ни штудировать добродетели. По-своему поучительное зрелище, хоть и своеобразное. Впрочем, едва ли господа, платящие узкоглазому мерзавцу по четыре шиллинга, ходят сюда, чтоб предаваться философским размышлениям о природе жизни.
Шевеление в залитой прозрачной жидкостью яме не было агонией сваленных грудами человеческих тел. Напротив, тем древним процессом, который веками использовала жизнь для продления своего существования, одновременно вызывающе простым и умопомрачительно сложным.
Лэйд старался не смотреть вниз, но, вынужденный следить за Уиллом, против воли видел отдельные детали.
Блестящие от влаги человеческие пальцы, порывисто ласкающие друг друга. Дрожащие суставчатые дуги напряжённых спин, едва не хрустящие от напряжения. Ритмично натягивающиеся и обмякающие пласты мышц. Острые выступы локтей, коленей и бёдер. Половые органы, мужские и женские, механически страстно сплетающиеся друг с другом под аккомпанемент влажного бульканья окружающей их протоплазмы.
Этот процесс одновременно был и симфонией страсти и противоестественной пародией на неё. Быть может, потому, что процесс этот совершался монотонно и размеренно, с механической конвейерной грацией и не был окружён тем, чем обычно окружаются ритуалы подобного рода — страстными вздохами, дрожью разгорячённых тел, порывистостью. Эта страсть была другого рода — фабричной, целеустремлённой, поглощённой самой собой. Может, именно это и завораживало.
Лэйд ещё крепче сжал в кармане медальон, ощущая, как в душу, преодолевая возведённые им защитные барьер, вползают липкие тягучие ручейки. Хотел он того или нет, монотонные движения бесчисленного множества сдавленных и переплетённых человеческих тел завораживали.
Бесконечно совокупляясь в бесформенном месиве среди себе подобных, эти тела, кажущиеся мягкими, бледными и полупрозрачными, как подземные грибы, медленно таяли, точно исчерпав заложенную в их плоти энергию, но лишь для того, чтобы через какое-то время образовать новые. Мужское рано или поздно становилось женским, женское — мужским. Обнажённые, блестящие от пота и сока, торсы растворялись, обращаясь чьими-то переплетёнными конечностями. Дрожащие в экстазе спины медленно трансформировались в новые тела, которые принимались ласкать друг друга ещё прежде, чем оказывались полностью сформированы.
Бесконечный почти беззвучный процесс, у которого не было ни окончания, ни кульминации, ни смысла. Одно лишь ритмичное дрожание человеческой плоти, которая сплетается в страстных объятьях с самой собой.
— Некоторым это зрелище кажется невероятно возбуждающим и волнительным, лучше шпанской мушки. Другим — постыдным и нелепым. Как бы то ни было, четыре шиллинга платят все посетители Вечных Любовников. Как по мне, если отвлечься от… деталей и взглянуть на него отрешённо, ничего постыдного и ужасного в нём нет. Как можно осуждать то, что не имеет в своей основе ни мотива, ни желания? Это огромный чан протоплазмы, которая занимается тем единственным, к чему способна, и поглощена этим целиком и полностью. Эту протоплазму не сдерживают рамки морали и какие-либо условности. Она не способна рассуждать, а значит, нравственность для неё остаётся там же пустым звуком, как для нас — жужжание пчелы над цветком. Согласитесь, нелепо обвинять в порочности то, что не способно осознать саму суть порока. Уилл?
Тот не ответил. Застыл, широко раскрыв глаза, бессильный смахнуть даже выступившие на лбу капли
