принял постриг, то Ангелом его стал святитель Павел, патриарх Константинопольский (празднование 19 ноября н. ст.).

Судя по всему, игуменья Августа убавила год с лишним Павлуше Груздеву для отсрочки призыва в армию. Но время призыва все-таки наступило — год 1928–29.

Отец Павел вспоминал:

«Игуменья говорит:

— Павлуша, военкомат требует из Мологи.

Ладно. Запрягли лучшего коня — Бархатного, Манефа на козлы села. Манефа в подряснике, белом апостольнике, в перчатках — на козлах, я — в подряснике хорошем, белый воротничок, белые обшлага, скуфейка бархатная была — в пролетке. Приехали в военкомат.

Военком поглядел, говорит: «Это что за чудо?»

— А это Груздев на при́зыв едет с монастыря.

— Давайте с заднего хода!

Начали беседовать, вопросы всякие задавать.

— Война будет — пойдешь воевать?

— А как же, я обязан.

— А как?

— А как Господь благословит.

Повели меня испытывать, такие турники есть. «Полезай», — говорят. «Я не полезу». «Полезай!» «Нет, гобаться я не буду». («Гобаться» — это значит, как куры на насесте).

Поглядели, поглядели, доктора постукали по спине, по брюху, на язык посмотрели — написали бумагу.

Приезжаем в монастырь. Стол накрыт, что ты! Чай крепкий заварен, сахару! Все собрались, ждут. Несут игумении тарелочку, на тарелке салфеточка, на салфетке — письмо от военкома. Игуменья — Анне Борисовне: «Аннушка, почитай!» Анна читает: «Груздев Павел Александрович. К военной службе признан негодным. Слабого умственного развития». Отец говорит: «Мать, так он дурак. Вырастила мне».

С тех пор дураком и живу».

Рассказывал отец Павел так, что все от хохота падали — рассказчик, конечно, он был непревзойденный. Другие добавляют к его рассказу, что будто бы игуменья ответила Александру Ивановичу: «Это ты дурак, а Павлуша умный». Вообще эти народные характеристики «дурак» и «умный» глубину смысла имеют неисчерпаемую, недаром о. Павел повторял в Верхне-Никульском, что у него здесь «Академия дураков».

«Себя отвергнись, возьми свой крест и следуй за Мною», — говорил Христос. В такой простоте действий живет русский дурак. И главное в дураке то, что он не имеет корысти, что действует он не по расчету, а по совести. Таким «судебным заседателем» был сам Павлуша Груздев, этому учил у себя в верхне-никульской «Академии дураков» отец Павел. Была у него мечта — собрать в Верхне-Никульском «монастырёк», как в Мологе:

— Девок-дурочек наберем человек двадцать…

— Отец Павел, ну почему же дурочек?

— Да умные все разбегутся…

До последних дней тосковал отец Павел о родной Афанасьевской обители, пожалуй, не было гостя, которому он не рассказывал бы о Мологе, о монастыре, не водил на кладбище к могиле монахини Манефы — той самой, на козлах, в белом апостольнике, возившей его в военкомат. «Очень уж модным было тогда собрания собирать, — вспоминал о. Павел 20-е годы в Мологе. — Приезжает из города проверяющий, или кто еще, уполномоченный, сразу к нам:

— Где члены трудовой артели?

— Так нету, — отвечают ему.

— А где они? — спрашивает.

— Да на всенощной.

— Чего там делают?

— Молятся…

— Так ведь собрание намечено!

— Того не знаем.

— Ну, вы у меня домолитесь! — пригрозит он».

Одно время Павлушу Груздева даже избрали рабочкомом — он и сам, смеется, не знал, что это значит. Велели советские идеи внедрять в общество. Приехала какая- то комиссия проверять его работу, полный завал! Ну, строжить его не стали, а в шутливой форме написали объявление:

Нет культмассовой работы. В списках только мертвы души. Рабочком Пантюхой ходит, околачивает груши.

Но «груши» в Афанасьевской артели никто не околачивал — все трудились в поте лица. В 1926 году Михайловская и Афанасьевская сельхозартели вместе с Иловенским земледельческим товариществом засеяли значительные площади лугопастбищными травами на семена. В 1927 г. был самый высокий — по 10 центнеров с гектара — урожай семян овсяницы луговой. С этого времени Семеноводсоюз заинтересовался районом Молого-Шекснинского междуречья — так появились постановления коллегии Наркомзема СССР, признавшие этот район рассадником семеноводства лугопастбищных трав союзного значения.

Но монахинь в покое не оставили. В 1929 году в обе женские земледельческие артели нагрянули комиссии. Выводы их были те же, что и прежде — хозяйства не имеют показательного и агрокультурного значения и представляют собой ту же монашескую общину. В Афанасьевской артели — 80 трудоспособных монахинь, а всего 130 едоков, 12 человек духовного звания у артели на иждивении. В Михайловской общине 31 трудящаяся монахиня, а едоков — 37.

В это же время в печати началась травля заведующего Уземуправлением И. П. Бакушева, который по мере своих сил старался помочь монахиням. Газета «Северный рабочий» опубликовала статью «Патриархи из УЗУ» под псевдонимом Майский, где Бакушев резко критиковался за покровительство Афанасьевской артели лишенцев (согласно Инструкции ВЦИК от 4 ноября 1926 года монахини-артельщицы были лишены избирательных прав, а лишенцы не имели права создавать колхоз).

Подняли голос и мологские партактивисты — со страниц местной газеты «Рабочий и пахарь» они заговорили о «врастании женской братии в советскую власть». «С задачей побить врастающую гидру и основать пролетарский колхоз» Мологский исполком послал как представителя власти «ходового и закаленного» Истомина.

В газете «Рабочий и пахарь» от 30.06.1929 года корреспондент В. Степной так описывает «смелые действия» Истомина:

«Представитель власти заявляет — ввиду того, что принятые устав и обязательства не выполняются, артель распускается. Кто хочет на время остаться во