Вик умел задеть меня, когда ему хватало на это духу. Мой босс остался выпить по второй порции, о которой, я знала, потом пожалеет. Оплатил наши напитки и поднялся. В морщинах на его лбу блестели крупные капли пота.

– Скажи таксисту, пусть едет по Девятой к туннелю, – крикнула я Вику вслед. – Нельзя опаздывать на день рождения жены!

И вот теперь я смотрела на ее сообщение. О, эта неподвижность сообщения, пусть ты и знаешь, что человек на другом конце линии весь трясется, вглядываясь в свой телефон. Отчаяние этой бедной, бедной женщины! На самом деле, я никак не могла поверить в то, что Вик оставил Мэри жить с болью знания о том, что ее муж покончил с собой из-за другой. Оставил одну заботиться о ребенке с проблемами. Некоторым людям доводится выстрадать столько, что кажется, будто они способны справиться с чем угодно. Я не была бесчувственной. Я прошла через собственные испытания и знала, что человек, подобный Мэри, выживет. Как выживает большинство женщин.

Та леди из приложения ответила мне: Ты далбанутая чёкнутая пизда!

Я написала в ответ: Ты сделала две ошибки: в словах долбанутая и чокнутая. Потом удалила это сообщение и написала: ДА КАК ХОЧЕШЬ ДЕШЕВКА.

Звякнул колокольчик, и вошла Элис. На ней было длинное серое хлопковое платье без рукавов. Волосы собраны сзади во влажный конский хвост. Глаза не нуждались в косметике.

– Ты уже закрываешься? Мы можем попить пивка на веранде?

– Конечно.

– Тебе никуда не нужно спешить?

Улыбка Элис была кисловатой, смутно осуждающей. Она вытащила десятидолларовую банкноту.

– Я вчера не заплатила за наш второй круг, так что в этот раз угощаю. Терпеть не могу людей, которые делают вид, что забыли расплатиться.

Через считаные мгновения мы с Элис продолжили вчерашний разговор. Потом она сказала кое-что, отчего мне вдруг показалось, что мы общаемся на каком-то другом, более высоком уровне. Первые разговоры с Элис были сходны с ощущением от психоделических наркотиков.

– Есть что-то такое в твоей истории – в Бескрайнем Небе – во всем этом, что мне кажется, что у нее должно быть предназначение. Понимаешь? Типа как мы к чему-то идем. Конечно, я кажусь тебе сумасшедшей. Это холоднее вчерашнего. Это, мать твою, прекрасно.

Еще бы оно не было холоднее! Я специально ради Элис опустила температуру в холодильнике. Пиво было таким холодным, что сияло. Я представила себе губы ее матери, слившиеся с губами моего отца.

– Ты возненавидишь здешних женщин, – сказала мне Элис.

– Разве они не такие же, как в Нью-Йорке?

– Думаю, что хуже. Они – опоссумы. Есть одна женщина, Лара, я даю ей частные уроки в ее японском саду в Санта-Монике в шесть утра. Дамочку хлебом не корми, дай со мной поговорить. Ее ребенок сидит с нянькой и смотрит на мать из окна. Прижавшись лицом и ладошками к стеклу. Лара желает трепаться о чепухе, о том, как парикмахерша всегда берет ее вне очереди, ставя даже выше местных селебрити. Эта женщина хочет, чтобы я ей завидовала. Однажды муж Лары вышел в сад, увидел меня, и тогда она перенесла наши занятия на девять.

У Элис был легкий акцент, может быть, дефект речи, но эта изюминка, как по мне, делала ее еще сексуальнее. Женщина вытащила сигарету из новой мягкой пачки. Я чуть не поднесла ей огонька. Но мне не хотелось, чтобы из нас двоих я была мужчиной. Я глотнула пива, и вкус его внезапно показался мне дрянным. Почувствовала, как слой слюны толщиной в дюйм обволок мое горло. В голове поплыло. Я силой воли заставила себя вернуться в настоящее.

– Где ты выросла? – спросила я Элис.

– Ты спрашиваешь из-за моего акцента? Континентального? Звучит неестественно? Иногда мне кажется, что я нарочно его усиливаю. Точно, нарочно. Я постараюсь быть более искренней, потому что ты мне нравишься.

Элис объяснила, что родилась в Нью-Джерси, но бóльшую часть детства провела в Италии. Я сказала ей, что сама оттуда родом. Мы выяснили, что у нас обеих матери-итальянки.

– Что привело твою семью в Италию? – спросила я, пытаясь нейтрализовать кислоту, поднимавшуюся в глотке.

– Мы уехали туда, когда я едва начала ходить. Потом вернулись в Штаты, чтобы я училась здесь в старшей школе. Италия оказалась не такой, какой моя мать ее помнила.

– А твой отец?

– Выбыл из игры, – сказала Элис, замахав рукой, точно птичьим крылышком, скосила глаза и затянулась сигаретой. – Ты должна дорассказать мне историю, – настояла она. – Мы к чему-то приближаемся.

Платье вдруг показалось мне слишком тесным. Элис была права: мы к чему-то приближались. Когда я рассказывала ей часть за частью, с конца в обратную сторону, мы приближались к началу. Мы приближались к причине, по которой я оказалась здесь. Некоторые люди говорят, что проделывают работу внутри собственного сознания. Они приходят к пониманию, что ревность – детская эмоция. Эти люди учат себя таким вещам. Но я не могла проделать работу внутри собственного сознания. Интерьер моего сознания представлял собой змеиное кубло. Я не выжила бы там в одиночку.

– Да я никакого значения не имею.

– Нет, имеешь! – возразила Элис. – Не стану говорить, что мне кажется, будто я знаю тебя всю жизнь, потому что как раз что-то подобное сказала бы та женщина, Лара. Между инъекциями пчелиной пыльцы. У нее целиакия, так что домработнице приходится быть крайне осторожной.

– Может быть, однажды домработница окажется недостаточно осторожной.

Элис подалась вперед, хохоча, и положила обе ладони мне на плечи. Ее лоб коснулся моей груди. Я подумала – как ни гротескно – о том, что у моего отца был свой любимый тип.

– В каждом полным-полно дерьма, – сказала Элис. – Я называла свою мать «маман» с десяти до шестнадцати лет.

– А что случилось в твои шестнадцать?

– Она умерла, – ответила Элис, все еще смеясь.

– Сочувствую.

– Мама пролежала в больнице всего две недели, и за это время поседела. Она была изумительной женщиной. Идеальной матерью. Право, я бы так думала, даже если бы она не была моей «маман».

Я попросила Элис рассказать мне о Роде Рейлзе. Она сказала, что он – один из тех гуру, которые оставляют пенис внутри женщины, чтобы успокоить ее. Что Рейлз никогда не брал напором.

– Как ты получила эту работу?

– Ты имеешь в виду, почему я ее получила? – уточнила Элис, словно само собой разумелось, что, коль скоро нанимателем был мужчина, она не могла ее не получить. – Я хочу когда-нибудь открыть собственную студию. Не в Лос-Анджелесе. Может, в