– Дай бог, дай бог, – шептали его побледневшие губы. – Но я не прощаюсь так надолго. Я навещу вас завтра.

Когда грузная фигура мужчины растаяла в темноте, Хая хотела сказать дочери что-то резкое, но передумала. Она видела, что Роза и сама уже не рада своему поведению.

– Зачем нас сюда привезли? – спросила Нонна, ни к кому не обращаясь, и, на свое удивление, получила ответ. Пожилая еврейка с усами над верхней губой уверенно сказала:

– Нас отправят на работу в Турцию. Все будет хорошо.

На лбу Нонны собрались морщины.

– В Турцию? – переспросила она. – Зачем? Разве здесь мало работы?

– Так говорят немцы, – плохо выговаривая «р», пояснила еврейка. – Ни у кого не хватит смелости поинтересоваться, зачем они это делают.

Вышедший на крыльцо здания офицер стал резко выкрикивать какие-то непонятные фразы. Переводчик, чем-то похожий на охранника Александра, старательно переводил.

– Сейчас вы разойдетесь по камерам, – вещал он. – Завтра вас отвезут к месту вашей будущей работы. Прошу соблюдать спокойствие.

После его слов настроение в толпе улучшилось. Люди спокойно давали себя увести, и Роза, глядя на них, удивлялась, как они могут верить немцам. Наверное, человеку свойственно до последнего надеяться на хорошее. Толстый немец, явно страдавший пивным алкоголизмом, с выпирающим вперед животом, провел их в просторную камеру, где, кроме них, уже находились четыре человека – молодая женщина с мальчиком Семой и старый еврей со своей внучкой Цилей. За дверью слышался взволнованный голос женщины, просившей немца разрешить ее родственникам принести горшок для маленького ребенка. Немец что-то отвечал на своем резком, как выстрелы, языке, переводчик переводил, но девушка ничего не понимала. Все звуки слились в одну страшную какофонию.

Подложив под себя пальто, Роза повернулась к стенке и заснула, но долго спать ей не пришлось. Она вскочила от урчания мотора. Мать, Нонна и другие обитатели камеры мирно спали. Роза подошла к окну и увидела вереницу грузовых машин, выстроившихся возле гестапо. Через минуту послышался лязг открываемой двери, и в проходе появился знакомый переводчик.

– Всем одеваться и выходить на улицу, – провозгласил он. – За вами прибыл транспорт.

Роза подошла к мужчине и схватила его за лацкан пиджака.

– Куда нас повезут? – хрипло прошептала она. – Вы должны сказать правду.

Переводчик отвел взгляд, словно избегая смотреть на девушку.

– Вчера вам сказали всю правду, – голос его срывался, и Роза догадалась, что он лжет. – Вы отправитесь к месту будущей работы. Собирайтесь, я сказал, – мужчина поспешил уйти, и Роза поняла, что сбылись ее самые страшные предположения. Но стоит ли говорить об этом остальным – маме, тете, деду с внучкой и матери с сыном? Наверное, не стоит. И потом, они не поверят ей. Это понятно. В такое трудно поверить.

– Роза, почему ты стоишь как статуя? – бодро поинтересовалась Нонна. – Давай одевайся и помогай нам.

– Роза, чего ты стоишь? – спросила вдруг и Циля и взяла девушку за руку, прижимаясь к ней. – Дедушка сказал, что нас ведут на прогулку. Странные эти немцы… Они гуляют, когда мы спим. Правда, Роза?

Девушка накрыла маленькую курчавую головку своей ладонью.

– Правда, Циля. Давай одеваться.

В правом углу Семен бережно складывал в сумку красный галстук.

– Вот увидишь, он мне пригодится, – уверял он мать. Женщина уже не спорила, лишь тупо смотрела в окно. Наконец все собрались и вышли. Два дюжих немца обходили строй продрогших людей и забирали чемоданы и сумки.

– Там, где вы будете работать, это не понадобится, – говорили они, избегая смотреть на людей так же, как переводчик. – Вас обеспечат всем необходимым.

Роза, держа под руки молчавших мать и Нонну, озиралась по сторонам. Она видела: многие люди, еще вчера надеявшиеся на лучшее, плакали.

– Дедушка, а почему эта тетя плачет? – Циля указала рукой на толстую еврейку с усами над верхней губой. – Может быть, у нее животик болит?

– Душа у нее болит, моя дорогая, душа, – ответил старик.

Девочка не поняла:

– Как это – душа?

Старик гладил ее руку:

– Это очень больно.

– Больнее, чем животик?

– Намного больнее. – Он отвернулся от внучки, украдкой смахивая слезы.

– Плаксы эти девчонки, – констатировал Семен. – Тебе жалко вещи, которые у нас отобрали? Но нам ведь пообещали дать новые, наверняка лучше прежних. Правда, мама?

Молодая женщина не отвечала. Немцы уже наполняли людьми крытые брезентом кузова. Циля молчала, посверкивая черными глазенками из-под пухового платка. Хая прижалась к дочери, словно напоследок хотела передать ей свое тепло. Нонна тихо сидела в углу и думала о чем-то своем. Наконец машина тронулась. Сорок минут езды до десятого километра Феодосийского шоссе показались Розе бесконечностью. Когда они прибыли к месту, немцы приказали людям вылезать из кузова. Роза первая спрыгнула на землю и помогла спуститься матери и Нонне. Девушка увидела, что машины остановились на правой стороне дороги, против движения. Фашисты вытаскивали людей из грузовиков.

– Шнелле, шнелле, – слышалось повсюду. Рыжий фриц подошел к Розе и жестом приказал скидывать юбку и пальто. Когда девушка заупрямилась, он слегка ударил ее прикладом по руке:

– Шнелле.

Оглянувшись, она увидела, как толстый немец сдирает с ее матери платок.

– Сволочи, – пробормотала она так, чтобы он услышал. Но рыжий не понял и лишь упрямо повторял:

– Шнелле.

Когда Роза разделась и, полуголая, стояла на мерзлой земле, дрожа под снегом с дождем, рыжий снова стукнул ее прикладом и погнал вперед, к большому противотанковому рву:

– Шнелле.

Девушка с толпой полуодетых стонущих людей двинулась к огромной яме. Мужчины и женщины, окружавшие ее, вели себя по-разному. Одни молчали, обезумевшие от страха, другие плакали, третьи молили мучителей о пощаде. Немного в стороне чернела кучка нацистского начальства. Роза заметила, что они прикладывались к бутылкам, и подумала, что даже звери не вынесли бы такого без водки. Подходя ко рву, девушка заметила старого еврея с внучкой Цилей. Девочка, в одной рубашке, шлепала по грязи босыми ножками и спрашивала деда:

– Дедушка, это такая прогулка?

– Да, Цилечка, – на Исаака было больно смотреть. Слезы, катившиеся из глаз, прикрытых морщинистыми веками, смешивались с дождем и снегом. – Да, моя Цилечка, это такая прогулка. Скоро все кончится.

Закусив губу, чтобы не разрыдаться, Роза нагнала мать, шедшую под руку с Нонной. Хая крепко сжала ладонь дочери и ничего не сказала. Да и что она могла сказать своей единственной кровиночке? Девушка оглянулась назад. Грузовики все прибывали и прибывали, и новые толпы жертв обреченно шли ко рву. Когда послышалась стрельба, Роза закрыла уши. Пулеметы уже били по передним рядам. Когда подошла их очередь, девушка вместе со всеми спустилась в ров и обхватила голову руками, покорно