– Нет, нет! – замотал он головой. – Нет же!..

Это прозвучало громко и с таким отчаянием, что даже Бартоломео на корме замер на секунды со своим проклятым веслом и уставился на жалкого кавалера выдумщицы-хозяйки. Вдруг Алессандро Бьянки вспомнил, что герцогиня не познакомила его ни с одним из своих друзей, никогда и никуда не брала его с собой, не приглашала в свой дом. Ведь он где-то был? А он, ее несчастный любовник, даже не спросил.

После этой ночной прогулки по каналам Венеции, казавшимися ему мертвыми рвами, залитыми черной водой, он полетел в пропасть. Она приходила теперь раз или два в неделю и утоляла его болезненную любовную страсть; во время соития она упрямо смотрела ему в глаза, а потом уезжала, даже не разделив с ним трапезы. Но теперь он заболел на самом деле – никуда толком не выходил, только ждал ее и ждал, чтобы почти тотчас отпустить…

О том, чтобы продолжить работы в храме Святого Себастьяна, не было и речи. Там все для него стало чужим. Святые лики, ничего не выражавшие, кроме страдания, стали враждебными.

А потом она пропала окончательно. Его любовь, его жизнь, его несчастье. Лилианы Савойской и след простыл.

Прошел год – приближался новый карнавал…

Через разных людей Алессандро Бьянки наконец-то узнал, где живет герцогиня Савойская. На одном из отдаленных восточных островов стоял ее небольшой дворец, купленный, как оказалось, совсем недавно. Добраться туда было трудно. Кутаясь в теплый плащ, уворачиваясь от холодного зимнего ветра, он поднялся по парадной лестнице и постучал в высокие створки дверей.

Ему открыл долговязый одноглазый слуга.

– Позови хозяйку, Бартоломео, – очень просто попросил художник.

Тот раздумывал, отказать мальчишке сразу или выполнить его просьбу.

– Ждите здесь, сеньор, – наконец сказал он и закрыл дверь.

Художник стоял и хватал ртом холодный воздух, задувавший с Адриатики. Он думал, что сейчас подойдет к одетому в камень берегу, перевалится через парапет и просто упадет вниз. Все закончится – невыразимые муки, страдания, непреходящая боль…

Но вот дверь открылась – и на пороге оказалась она, его герцогиня.

– Ты обещала любить меня, Лилиана, – проговорил он.

– Как ты посмел явиться сюда? – ответила она.

Ему был безразличен ее гнев.

– Ты обещала любить меня всегда, Лилиана, – переполняясь отчаянием, повторил он. – Всегда…

– Не слишком ли ты размечтался, юноша? – вновь спросила она. – Я подарила тебе себя – этого достаточно. Учись жить без меня. И вот еще что: если попадешься на глаза моему новому кавалеру, я за него не ручаюсь. Он – ревнивец и бывает очень резким, а то и жестоким.

– Твоему новому кавалеру?

– А как ты думал? Неужели решил, что провожу время одна? Такая женщина, как я, и одна? – усмехнулась она. – А теперь уходи, иначе Бартоломео поможет – спустит тебя с лестницы. Пошел прочь, мозгляк!

Дверь захлопнулась. Покачиваясь, как пьяный, он спускался со ступеней ее дворца. Художник не помнил, где и как нанял гондолу, чтобы добраться до Риальто. Только утром он обнаружил, что лежит у себя дома на ковре у остывшего камина. Лучше бы сразу утопиться прямо там, напротив ее дворца…

Он пил несколько недель. По полу его квартиры катались пустые бутылки. Потом что-то страшное, роковое проснулось в нем, и он взялся за работу. Вернулся к своим ангелам, но краски на его полотнах потухли. Прекрасные лики изменились. Мир из Божьего творения стал превращаться в свою противоположность, как, впрочем, и утверждали многие религии и мудрецы. Дьявольская сторона, проклятый край! Плотский мир, как наказание! Но художник Алессандро Бьянки пришел к этому сам, испытал все на собственной шкуре. Обманутый, оскорбленный, униженный. Над ним посмеялись и поглумились вволю. Теперь вместо ангелов на его картинах стали появляться демоны – они упырями лезли изо всех щелей, чтобы наводнить собой этот проклятый и жестокий мир. «Будь он проклят! – шептал художник, нанося быстрые мазки на холст – последние удары кистью. которые ему суждено было сделать в этой жизни. – Я помогу разрушить его! Будь же он проклят!..»

Последнее полотно было дописано накануне карнавала.

А утром в Большом канале, у моста Риальто, среди цветочных венков и бумажных кружев был обнаружен в черной холодной воде труп Алессандро Бьянки. Когда судебные приставы и священники открыли его дом, то, едва обойдя мастерскую, в ужасе бросились оттуда вон. Они вдруг поняли, что попали в ад – именно его увидел погибающий Бьянки и назло людям, ангелам и Богу изобразил его на всех полотнах. Но особенно поразил их последний холст, все еще стоявший на мольберте. На нем была изображена женщина в черном траурном платье… Дьяволица, прекрасный и страшный суккуб в теле женщины. Тот, кому суждено было взглянуть в эти глаза, увидеть эту хищную улыбку, уже не забыл бы их никогда в жизни.

– Странно, но она похожа на герцогиню Савойскую, – сказал один прелат другому. – А ведь я слышал, что нашего гения посещала какая-то аристократка. Что скажете, святой отец?

– Лучше бы я всего этого не знал, – уклончиво ответил второй прелат. – Не знал, не видел и не слышал. Но я встречал герцогиню, и скажу вам, ее красота, прости меня Господи, не от мира сего – это красота от дьявола. Слава Богу, что мы давали обет безбрачия и нас не коснулось сие искушение. Но какого художника мы потеряли! Это мог быть второй Леонардо! Второй Рафаэль. Какого гения темные силы отняли у Бога!..

В то февральское утро, когда труп художника Алессандро Бьянки вылавливали из Большого канала, там же остановился паланкин важной особы. Но он уже побывал здесь ночью, когда художник только шел к черной воде. Она должна была увидеть его последние мгновения. И теперь не удержалась, чтобы не посмотреть на тело бедняги. Но ей не было жалко его! Как Богу не было жалко маркиза Джованни-Альберто Риччи, которого отняли у нее так жестоко.

Волею небес, будь они прокляты!

Рука в черной перчатке отодвинула бордовую шторку, в сумраке крытых носилок замерло бледное женское лицо. Затем дама пощелкала пальцами – высокий худой слуга с повязкой на правом глазу обошел паланкин и замер у окошка.

– Вот что, Бартоломео, мы покидаем Венецию. У меня дурное предчувствие, что нам будут мстить. Не эти клоуны, – она кивнула на стражу и горожан, толпившихся у причала, где только что на плащ положили труп утопленника. – Я говорю о силах куда более опасных и роковых для меня. Будем искать другие земли.

– Как скажете, госпожа, – кивнул одноглазый слуга.

В день, когда