– Я не понимаю…

– Ты все понимаешь, просто пока не знаешь этого.

– А жаль! – вновь поморщился он. – Вы такая красивая, моя прекрасная дама…

– Именно так, и моя красота должна была принадлежать тебе. Ты сам часть меня, неотъемлемая часть. Но нас разлучили – эти проклятые небеса разлучили нас!

– О чем вы?

– Мной помыкают, а я этого не переношу. Ты должен был оставаться жив, мой вечный друг… Мой Бальтазар, мой Адонис, мой Джованни…

– Как вы меня назвали?

– Ты слышал, милый.

– Повторите эти имена, прошу вас…

Она горько улыбнулась:

– Бальтазар, Адонис, Джованни…

И тут лицо юноши преобразилось – глаза вспыхнули, возможно, последним в этой жизни огнем.

– Я знаю! Знаю эти имена! И знаю, кто вы! Кто ты!..

Она вновь приложила руку к его пылающему лбу:

– Тихо, тихо… Хорошо, милый, очень хорошо. Я счастлива, что ты узнал меня. Вспомнил. Я отомщу за тебя – отомщу им. – Она подняла голову к потолку палатки. – Чего бы мне это ни стоило!

– Отомстишь – кому и как? – не понял он.

– Я найду способ. И точно знаю, кому должна мстить. Закрывай глаза, милый. – Она потянулась к нему и коснулась губами пылающего оба. – Не трать понапрасну силы…

Герцогиня вышла из шатра через полчаса и бросила одноглазому слуге:

– Его больше нет. Он ушел. Его отняли у меня. Едем!

По февральскому небу над площадью Сан-Марко летел ангел – от верхнего окна Часовой башни до Дворца дожей. Многотысячная толпа взирала на это прекрасное действо, восторженно улюлюкала, ликовала. Карнавалу было уже добрых четыреста лет, но отправлять ангела небесного по этому маршруту придумали всего полстолетия назад. На толстом судоходном канате, который не порвать, спускали к подножию балкона дожа девушку в белоснежном платье, с крыльями за спиной, первую красавицу республики, которая своим появлением будто говорила: «Небо с вами, люди, с нашей Венецией, она любима Господом и будет существовать вечно!» Девушке было страшно, но восторг ревущей толпы, неистово ликующей, поддерживал ее, придавал юному сердечку отваги и силы.

А потом, ближе к вечеру, венецианцы и гости города надели маски, и начался карнавал. Маски были нужны для того, чтобы люди могли стать самими собою, как это ни странно прозвучит. Важный политик или чиновник, семьянин, порядочный прихожанин, в обычное время приговоренный к упорядоченной и рассудительной жизни, обязанный подавать пример всем своим существованием, этой ночью надевал носатую маску, закутывался в теплый плащ и становился распутником, соблазнителем, сатиром. Богатая матрона, уважаемая в республике дама, чья репутация была безукоризненна, надевала белоснежную и холодную маску дивы, становясь похожей на римских куртизанок, что забеливали свои лица до неузнаваемости, и превращалась в необузданную и похотливую волчицу, в Мессалину, готовую совокупляться где угодно и с кем угодно, лишь бы собрать урожай поклонников и получить как можно больше плотских удовольствий. Ведь это была ночь распутства, диких вакханалий, насквозь пропитанная эротикой и личной свободой.

Над центральным островом Венеции, над Большим каналом и его рукавами, над районом Риальто, где красовался недавно отстроенный новый деревянный мост, рвались разноцветные фейерверки – это было поразительное новшество, пришедшее в Европу из далекого Китая. По тесным каналам плыли огромные гондолы и лодки, в которых в эту февральскую ночь кутались в теплые плащи венецианцы, пили вино в тесных объятиях женщин, будоражили и распаляли воображение друг друга самыми смелыми речами, смеялись в голос, ждали бурного и жаркого продолжения в богатых дворцах и выраставших из воды домах Венеции. Каждому должно было перепасть этой ночью, как и следующими, ведь карнавал не утихал долгие две недели, во время которых жадные сердца получали всего в достатке. И тем более радостно и ненасытно пили из этой щедрой чаши венецианцы, потому что знали: их праздник оборвется ровнехонько с первым днем Великого Поста. Злостный распутник в одночасье станет примерным семьянином, зарвавшаяся блудница превратится в благонравную матрону. И мерно заскрипит привычное колесо жизни.

Той первой февральской карнавальной ночью, когда зимнее итальянское небо полыхало от взрывов фейерверков, а раскаты катились над островами в сопровождении музыкальных инструментов и восторженных людских голосов, у Большого канала, недалеко от деревянного моста Риальто, похожего на дом, нависший над водой, остановился паланкин черного дерева. Двое крепких молодцов в масках рабов-мавров опустили крытые носилки на мостовую, длинный слуга в черном плаще и носатой маске, размеренно шагавший за паланкином, обошел его и открыл дверь. Только потом он протянул руку, на которую легла женская в узкой черной перчатке до самого локтя.

Из паланкина вышла дама в черном бархатном платье, в плаще и капюшоне, в перламутровой маске, отполированной так, что в ней причудливо переливались отсветы огней фейерверка.

– Благодарю, Бартоломео, – сказала она слуге. – Жди меня.

Женщина направилась к чугунному парапету Большого канала, у которого одиноко стоял в темном плаще и берете молодой человек. Он уже успел оглянуться на паланкин и понял, что чем-то заинтересовал даму в карнавальной маске. У самого молодого человека маски не было – само лицо с тонкими чертами выглядело почти как своеобразная маска: бледное, одухотворенное, с большими печальными глазами. Словно и не было вокруг него той жизни, пестрой и живой, точно тело ползущей змеи, Большого канала, укрытого сотнями плывущих или дрейфующих лодок, с рвущими ночь факелами, тысячами голосов, звучащими лютнями и мандолинами, рожками, флейтами Пана, тамбуринами и бубнами с колокольцами, пришедшими с Востока и столь полюбившимися в Европе.

– Добрый вечер, сеньор Бьянки! Простите, что беспокою вас, – подойдя, проговорила дама. – Но я знаю, кто вы, и не просто так остановилась для разговора. Уделите мне несколько минут? Ведь вы художник Алессандро Бьянки, не так ли?

Молодой человек взглянул поверх плеча дамы на ее долговязого слугу в черном плаще и шляпе. Тот стоял в стороне и выглядел довольно грозно в своей носатой маске, да еще при шпаге и кинжале у пояса. Потом посмотрел на ее носильщиков – мнимых рабов-африканцев.

– Вы знаете, как зовут меня, но я не знаю, как зовут вас, сеньора, – смущенно проговорил он. – И я не вижу вашего лица и ваших глаз.

– Мне открыться?

– Если можно, сеньора. И если я не нарушаю запрета…

– Нет, не нарушаете, моя маска ради карнавала, а смотреть глаза в глаза – привилегия всех, кто ищет общения. – Женщина неторопливо сняла перламутровую маску и открыто улыбнулась молодому человеку. – Меня зовут герцогиня Лилиана Савойская.

У молодого человека даже дыхание перехватило, но не от громкого титула – в эту ночь многие важные особы инкогнито бороздили каналы Венеции в поисках