– А, еще, – сказал Рома, – вот ты говоришь – Тень, Тень, да? А я считаю, что речь скорее всего о каких-то микробах. Демонов-то опасаться следует, но они не доказаны, а микробы доказаны.

– Типа вируса?

– Вирус – не микробы… Хотя вирус тоже хорошая идея. Возможно, какая-то разработка, технологии, ну, ты понимаешь. Мы как-то их подцепили тогда, в туалете. Или в больнице. И теперь расплачиваемся. Но это хуже для нас.

– Что именно хуже?

– Если это вирус, а не микроб. С микробами бороться проще, можно пить витамины и сходить к врачу, а с вирусом так не получится, это как в программировании, и ты вирус просто так не уничтожишь. Думаешь, мне нравится, что я весь такой за безопасность? Как-то мне сказали, что я ипохондрик. А мне и самому это не в радость. Из-за ипохондрии я все эти болячки и притягиваю.

– Ты не виноват ни в чем.

– Надеюсь. Спасибо за поддержку.

На оживленном перекрестке мы попрощались, и через шесть минут я был возле дома. Во дворе встретил папу. Он допиливал очередную доску для маленького домика-ромбика[30].

– В детстве ты прятался в таком от Крушил. Когда мы еще на улице Алендати жили, не помнишь? Там стояли такие во дворе, – он постучал по крыше.

– От Крушил?

– Ну да. Дед тебя пугал, хоть я и был против. Крушилы – это маленькие статуи. Они появляются в разных частях комнаты, и каждый раз, когда ты моргаешь, они приближаются. Единственный способ спастись – либо не моргать вообще, либо закрыть глаза на всю ночь.

– И зачем это?

– Чтоб ты спать ложился. У тебя ничего не болит?

– Я мягко упал. Правда. Как твои дела?

– Очень даже неплохо. Думаю, шанс выиграть у меня есть, хотя вряд ли большой…

– Шутишь? Ты строишь самое офигенное на свете место для детей.

– Брось.

– Я серьезно.

– Ну, спасибо, сынок… Твоя поддержка много для меня значит. Потопали домой?

Мы поднялись в квартиру, папа запыхался, и я видел, насколько он вдохновлен. Дома на меня нахлынуло цунами заботы. “Хочешь картошечки?” “А полежать?” “Голова не болит?”. Мелкий подарил мне старую энциклопедию (которая раньше мне и принадлежала).

Но я нормально. Да, провалился сквозь землю, но сотрясения нет. Все это – полбеды. А вот то, что боюсь ложиться спать, – проблема куда серьезнее. Но сегодня я все равно спать не буду. У меня план. Я еду в Башню печали. Пока плохо представляю, зачем, но.

Мама поинтересовалась, как прошло в университете. Я сказал, что мне понравилось.

– И? – мягко уточнила мама.

– И – все.

Она не стала больше ни о чем спрашивать.

Я сел на кровать и задумался. Вспомнил самые странные из последних событий. Мое выступление на уроке. Моя суперсила на разборках. Мой провал сквозь землю. Все это не случайно. Чертовщина началась после того, как загорелся Шар.

Может, у меня появились магические способности? Может, я… Ригори? Сошедший со скрижалей мифической истории, дабы исполнить предначертанное? Ха-ха, было бы кул. Но почему меня ругает Тетрадь, когда я пытаюсь? Наверное, потому что взрослая. Все взрослые ругаются.

Я спрятал ее под подушку, как прячут иногда совесть, и взял с полки пластикового человека-верблюда, героя мультика из моего детства. Посадил его на стул, согнул руки в локтях, чтобы позиция выглядела боевой. Настало время заклинаний.

Для начала понять бы, что вообще должно произойти. Это просто: пусть верблюд… разорвется в клочья! Прости, человек-верблюд. Если я смогу тебя разорвать, то с такой же легкостью соберу обратно. Вторая часть сложнее: собственно ворожба. Как это происходит? Я посмотрел на Шар, прищурился, после чего перевел взгляд на игрушку, протянул к ней руку с растопыренными пальцами и сосредоточился.

Разорвись…

Разорвись.

Разорвись, пожалуйста!

Человек-верблюд смотрел на меня с осуждением и не разрывался. Я попробовал еще, на этот раз без рук. Снова не удалось. Зато я напугал сам себя – представил, что если поверну голову, то увижу, что на полке стоит Крушила, и когда я моргну, он бросится мне на плечо.

– Эй, Шар! – сказал я вслух. – Как работает магия?

Ответа не последовало.

Я сел на кровать. Да! Оказаться Ригори было бы слишком здоровски. Останусь-ка реалистом. Я – лишь школьник без цели в жизни. Пустое место; прозрачная часть цветного пузыря. Я подошел к окну, чтобы придать своим размышлениям трагичности. Дохнул на стекло и нарисовал пальцем сердечко. Сердечко! Меня это повеселило. Почему сердечко-то? Я рассмеялся. Вот я ванилька. Страдалец, который рисует сердечко. Ха-ха-ха! И пытается разорвать человека-верблюда. Не-ле-пость!

…и сердце на стекле зашевелилось. Крутанулось против часовой стрелки, еще раз, еще. От него с хрустом расползлись линии, повинуясь космическим импульсам, соединялись в силуэты, и в мгновение ока стекло превратилось в фантастический мольберт. Я испугался и отшатнулся. Зацепил пяткой Тетрадь…

Но что тут делает Тетрадь?!

Я поднял ее с пола и увидел надпись:

Спи!

* * *

Я открыл глаза.

Центр города.

Простите, что вот так, с бухты-барахты, без предисловий и лирических отступлений, сразу “в лоб” про центр города, но это факт. Я колдовал. Наткнулся на Тетрадь, которая должна была лежать под подушкой. А теперь я на площади Мира, возле Башни “Антимы”, со стороны Шара, протягиваю к нему руки, точно к пончику с малиновой прослойкой.

Говно!

Простите.

Я хотел сказать: экая оказия.

Вдох-выдох. На меня с удивлением смотрят алкаш и пара полуночных туристов.

– Я тут по делам, – говорю я.

– Не подсобишь монетой?

– Чеканной?

– Мне бы поесть.

– А мне бы поспать, знаете ли.

– Не дашь денег?

– Надо подумать.

И пошел подумать (я алкаша не обманул). Отыскал скамейку в зеленом мини-парке возле центрального входа в “Антиму”, сел и подтянул, согнув в колене, ногу.

Итак: я по-прежнему хожу во сне. Факт. С этим что-то надо делать – тоже факт. И третий факт: в лунатическом состоянии я прихватил с собой рюкзак. Раскрыв его, я сразу увидел заряженный телефон и звоночек от велосипеда – тот, который притарабанил Рома. И зачем он мне понадобился? Я открыл приложение “Бьенфорд. такси”, заказал машину и уже через две минуты расположился на заднем сиденье «шкоды октавия».

– Вообще у меня свой бизнес, а такси – так, для души, – говорил таксист и гладил, как кошку, бардачок. Чтобы избежать неловких разговоров и дискотеки восьмидесятых по радио, я вставил в уши наушники. В душу, как из крана, полился современный дарк-джаз. Всё обрело нуар-очертания, сероватые, точно бетон заброшенного санатория, и черные, как сажа, пустынные улицы ночного