– Да, Габриэль вчера мне говорил о Каталине.

– Ты уже познакомилась с Габо? Увидев красивую женщину, он сразу же к ней подгребает. Впрочем, он безобиден, но все-таки еще способен…

Они пошли по улице Роса, а собака не переставала лаять. Урсула шагала с тростью в руке, но сохраняла прямую осанку. У нее были глубоко посаженные голубые глаза; она была высокой и стройной. Марина догадывалась, что дама ведет активную жизнь и с подлинным достоинством приближается к смерти, не став обузой ни для кого, кроме самой себя.

– Вы давно здесь живете?

– Купила дом тридцать пять лет назад… До прихода Франко к власти эти лачуги ничего не стоили. Но прежде бывала здесь наездами, а пять лет назад поселилась окончательно.

Она сделала паузу, пытаясь что-то вспомнить, и продолжила:

– Когда мы с мужем решили переехать сюда навсегда, этот мудак вдруг взял да помер… И вот теперь ты тратишь время на старую немку, у которой буэнос-айресский акцент.

– Так вы немка? – удивилась Марина.

– Пожалуйста, не обращайся ко мне на «вы», это заставляет меня чувствовать себя еще старее, чем на самом деле. По правде говоря, и не знаю, откуда я родом. Никогда не чувствовала принадлежность к чему-то. Я путешествовала в утробе матери, бежавшей из Германии в тридцатые годы, а выросла в Аргентине, в немецкой иммигрантской колонии Буэнос-Айреса… Позже, когда мне исполнилось двадцать лет, мои родители отправили меня учиться в Германию, в Гейдельберг, красивый студенческий город, очень маленький, и я провела там восемь лет… Влюбилась в музыканта, – уточнила она, – и осталась там. Но тосковала по Аргентине и уговорила его поехать в Буэнос-Айрес… И так всю жизнь: туда-сюда.

Урсула прервала свой монолог.

– А знаешь что, Марина? Я ведь старушенция, которой не с кем поболтать, и понимаю, что успела сильно тебе надоесть.

– Что вы, Урсула, так приятно вас слушать, – искренне сказала Марина, зная, что биография этой женщины должна быть богатой и насыщенной.

– Ну ради бога, говори мне «ты», – снова попросила она, опираясь тростью на треснувший булыжник. – Часто по утрам, а особенно сейчас, зимой, спрашиваю себя: какого черта я делаю на этом острове?

Вскоре они подошли к каменному дому. Все дома в Вальдемосе почти одинаковы.

– Вот и жилье Каталины, – сказала Урсула, указывая тростью.

Они постучались. Дверь открыла пухлощекая женщина лет шестидесяти, в очках, стекла которых напоминали бутылочное дно, а кустистые брови были нахмурены. В доме орал телевизор.

– Привет, Урсула. Как настроение?.. А вот и Ньебла, – приласкала она собаку, которая виляла хвостом и прыгала вокруг нее.

– Кати, это Марина. Она разыскивает тебя, потому что унаследовала пекарню.

Каталина взглянула на незнакомку, и Марина слегка улыбнулась. Женщина испытующе посмотрела на нее, прежде чем заговорить.

– Как дела? Чем могу помочь? – сухо спросила она на майорканском языке.

– Будет тебе, Кати. Мы не понимаем по-майоркански.

– Урсула, да ведь ты здесь уже много лет, черт подери. Могла бы и выучить.

Марина незаметно улыбнулась. Видно, дамы давно знают друг друга.

– Кончай дурачиться, Кати, – потребовала Урсула.

– А я понимаю майорканский язык, но не говорю на нем, – встряла Марина.

– Ну, и чем же я могу быть тебе полезна? – спросила Каталина по-испански, уставившись ей в лицо.

– Если честно, Каталина, я совсем не знакома с Марией-Долорес, а мы с сестрой получили от нее наследство и очень удивлены… Я хочу узнать причину. Почему нам? Она ведь совсем нас не знала.

– Мне ничего не известно, – поспешно перебила ее Каталина, опустив глаза. – Знаю только, что проклятый инфаркт вдруг забрал у меня подругу. А с ней исчезла и моя работа, и почти все, что у меня было. Вот и все, что я могу сообщить.

– Извините, Каталина. Я просто ищу ответ. Пытаюсь выяснить почему. Нельзя же было оставить такое ценное место кому-то незнакомому. Тому, кто тебе безразличен.

Они помолчали, глядя друг на друга. Каталина продолжала молчать.

– Она когда-нибудь говорила о Нерее Веге?

– Нет.

– Вы уверены? Нерея Вега – моя бабушка. Ее девичья фамилия Арройо.

– Никогда не слышала о вашей бабушке.

– А моего отца звали Нестором. Моя мать – Ана де Вилальонга.

– Ни разу в жизни не слыхала этих имен.

Каталина покачала головой. Марина немного выждала. Ее интуиция подсказывала, что эта женщина знала больше, чем говорила.

– Ну, я не хочу вам надоедать. Спасибо за потраченное время, Каталина.

– Да не стоит. Всего хорошего, – сказала та на прощанье, закрыв дверь и оставив их в недоумении.

– Ты убедилась, насколько жители Майорки закрытый народец? Ну ладно, мой богатый опыт говорит, что столько односложных слов произнесено не просто так. Ведь она была ее единственной подругой, – напомнила Урсула.

Они пошли прочь.

– Ты облажалась, Каталина. Вы проводили вместе целые дни, к тому же всю жизнь пекли хлеб, вставая на рассвете. А теперь она убивает время взаперти, смотрит телевизионные тусовки и заботится о своей матери. И уж если я стара, то эта сеньора должна быть вообще ископаемым существом… Знаешь, такова традиция. Когда всю жизнь вкалываешь, тяжело вдруг оказаться на пенсии. Но потом дни и месяцы идут своим чередом, и ты привыкаешь…

– Пекарня заполнена мешками с мукой. Жаль, что мука портится. Может, пока я здесь, пекарню удастся снова раскочегарить. Правда, пока не знаю, сколько я тут пробуду.

– О, ты сделала бы большое одолжение Каталине и всему поселку. Ведь это единственная пекарня с дровяной печью, где готовили настоящий хлеб. А теперь приходится ехать за таким в Сольер или покупать белые безвкусные батоны в супермаркете.

Они двинулись назад, к дому Каталины, которая с угрюмым лицом снова открыла им дверь.

– Чего вам еще надо? – строго спросила она на майорканском диалекте.

И Марина, и Урсула хорошо поняли фразу. Однако какой бы угрюмой ни была близорукая женщина с сурово сдвинутыми бровями, какие бы грубые слова ни произносила, она была не способна слишком их запугать.

– Каталина, не знаю, как вам объяснить, но вы сможете снова поработать в пекарне, пока я здесь. Жалко терять столько муки.

– Там ее на полгода, я-то знаю. На шесть месяцев муки хватит… – Каталина повторила вторую фразу по-испански.

Она умолкла и, казалось, погрузилась в раздумья.

– Ну, давай же, Каталина. Ты лучше всех печешь темный хлеб, а вместо этого уже два месяца ловишь мух у телевизора, – вмешалась Урсула.

– Ох уж эта немчура. Вторгается на наш остров и несет всякую чушь, – ответила ей Каталина.

– Дуреха, я не немка, а аргентинка.