наносили ущерб интересам страны. Одно дело критиковать собственных политиков и порядки, а другое — глав иностранных государств и их внутреннюю политику. Поэтому правительство выступило инициатором внесения поправок в закон о печати, которым вводились соответствующие ограничения.

В субальпийском парламенте от правительства по этому вопросу выступал Кавур. Многие полагали, что министр снова неискренен, поскольку всегда ратовал за свободу прессы. Но министр был тверд в своих словах, когда утверждал, что, если обстоятельства требуют, пресса должна быть ограничена и следовать в фарватере проводимой государственной политики. Нападки местной прессы на сардинских политиков можно оспорить в судебном порядке, и общественность трудно ввести в заблуждение. Но на международном уровне это правило не работает, а государство столкнется с ущербом для своих интересов и возможными конфликтами.

Урбано Раттацци. Художник Эмиль Пьер Метцмахер, 1860

В ходе развернувшихся прений Раттацци, который был против этого законопроекта, неожиданно заявил, что если министр финансов поддерживает свободу прессы в целом и не ограничивает печать во внутренней политической жизни Пьемонта, то он и его коллеги готовы голосовать за правительственный документ. Такой шаг лидера левых центристов вызвал недоумение у депутатов правых взглядов. Менабреа, лидер правых центристов, высказался в том духе, что правительство всегда опиралось на их фракцию, а за политическими кульбитами министра финансов могут читаться только лично его симпатии. Ревель, представлявший крайний правый фланг политического спектра, подверг жесткой критике Кавура за его склонность к сотрудничеству с левым крылом парламента.

Скандал с выступлением министра финансов стал неожиданностью для остальных членов правительства. В тот же день Д'Адзельо, прикованный к постели из-за последствий боевых ранений, собрал у себя дома членов правительства и попытался выяснить все обстоятельства дела. На вопросы коллег-министров Кавур раздраженно ответил, что «Менабреа утомляет меня, и я испытываю искушение отказаться от его поддержки»[197]. В конечном итоге глава кабинета не захотел вынести разногласия на публику и заявил, что его подчиненный в парламенте озвучил единую позицию правительства. Однако недоверие и конфликт между министром финансов и остальными членами правительства только нарастали. Ко всему прочему постепенно стали всплывать кое-какие подробности встречи Кавура и Раттацци.

Через несколько месяцев Кавур приложил все усилия, чтобы Раттацци вначале был избран вице-президентом палаты депутатов, а потом, после смерти в апреле 1852 года ее главы — Пьера Пинелли, в мае того же года президентом. Правительство было против кандидатуры Раттацци и, естественно, оскорблено и возмущено действиями своего коллеги[198]. Чаша терпения Д'Адзельо была переполнена. Он и поддержавшие его министры подали в отставку. Однако король попросил Д'Адзельо сформировать новое правительство, в котором уже не нашлось места для Кавура и вставшего на его сторону министра образования Луиджи Фарини.

Во время прощальной аудиенции Виктор Эммануил II намекнул бывшему министру финансов, что его услуги еще долго не потребуются. На это Кавур ответил, что жизнь меняется, левые претерпели эволюцию и не представляют больше опасности. «Граф! Вы имеете 150 000 ливров дохода, — нетерпеливо перебил его король, — и что бы ни случилось, вам не о чем беспокоиться. Но позвольте мне сказать: я не собираюсь заканчивать так, как кончил мой отец»[199].

Скорее всего, в эти дни в душе Кавура бушевали страсти, но он, не ввязываясь в пререкания и дискуссии, отбыл во Францию и Великобританию. Летняя пора располагала к отдыху и умиротворению. В отличие от предыдущих наведываний Парижа и Лондона, теперь к нему было приковано пристальное внимание общества. Принять известного политика было уже честью, а государственные деятели с удовольствием делились мнением с пьемонтцем.

Более того, дипломатические представительства Сардинского королевства также делали все возможное, чтобы бывший министр ни в чем не нуждался и чувствовал себя комфортно. К этому их призывали патроны. «Кавур — хитрец, и поэтому мы должны поддерживать его дружелюбие», — многозначительно произнес король. «Он является тем человеком, который может помочь стране, и мы должны умилостивить его»[200], — написал Д'Адзельо послу Пьемонта в Лондоне.

К своему удивлению, Кавур обнаружил, что в европейских столицах имеют весьма смутное представление о реальном положении дел в Сардинском королевстве. Виктор Эммануил II виделся им неискушенным в политике монархом, находившимся под влиянием радикалов, Д'Адзельо — единственным деятелем, который управляет страной и удерживает ее от красной анархии, Раттацци — необузданным революционером. Сам же Кавур — подающим надежды политиком, горячность коего требует правильного выхода. Эти сведения о тонкостях европейской большой политики и преобладавшем общественном мнении пришлись весьма вовремя, поскольку действительно остудили пыл бывшего министра, а иллюзии, как известно, в политике заканчиваются плачевно. «Попытайтесь проповедовать терпение нашим друзьям. Убедитесь, что на данный момент это самая умелая политика»[201], — написал 13 июля 1852 года Кавур своему другу Кастелли.

Теперь он вел свою дипломатическую игру: не обнаруживая свои разногласия с правительством, делать все возможное для информирования европейцев о реальной ситуации дома и обеспечивать благожелательное отношение к Пьемонту. Его мнение о поиске союзников для борьбы за объединение Италии никуда не делось.

Наполеон III. Гравюра

В столице Франции Тьер, выслушав Кавура, сказал: «Если вас заставили есть змей на завтрак и снова подают их за обедом, то не испытывайте отвращения»[202]. На что Кавур заметил, что если бы сам Тьер проглотил еще несколько змей, то, возможно, Франция не была бы в таком отчаянном положении.

Однако куда более важной оказалась встреча с главой государства и его министрами. Луи Наполеон произвел приятное впечатление на пьемонтца. Со своей стороны, принц-президент внимательно выслушал итальянца, дополнительно поинтересовался некоторыми моментами внутренней политики. Разговор зашел о Connubio и альянсе с левыми центристами. Знавший толк в закулисной политике и тайной дипломатии, Луи Наполеон испытал удовольствие, слушая объяснения итальянца.

Кавур же попытался наладить контакт с человеком, обладавшим неограниченной властью во Франции. Как утверждает Тейер, он «даже вызвал Раттацци в Париж и представил его президенту, который сказал Фульду: „Я рад, что известен господину Раттацци. Достаточно четверти часа разговора, чтобы разрушить мое ложное мнение о нем. Мне сказали, что он вспыльчивый, но я нахожу его чрезвычайно разумным“»[203].

Итальянец был доволен. Укрепление сотрудничества с Францией было одной из его приоритетных задач. «Как ты часто напоминаешь мне, — написал Кавур по итогам переговоров в Париже Кастелли, — это, прежде всего, Франция, от которой зависит наша судьба. Хотим мы или нет, но мы должны быть ее партнером в большой игре, которая рано или поздно будет разыгрываться в Европе»[204].

Не менее теплым был прием,