Можно не сомневаться, пока есть чем меня донимать, он не отстанет.

И всё-таки сорок семь слишком долго. Слишком приковывают взгляд его глаза – кипящая карамель с муторными искрами вызова. Они словно выжигают душу, вынуждая чувствовать себя дрожащей жертвой, попавшей в лапы к голодному хищнику. Этот голод находит во мне чрезмерно острый отклик. Возможно, будь оно иначе, я бы и ухом не повела... но нет. Пора с этим кончать.

– Дома кто-то есть?

– Ополовиненная бутылка хеннесси считается?

За поспешной шуткой явно попытка скрыть недоумение.

– Пошли, – глупое сердце сжимается до крохотной точки, всё туже с каждым торопливым шагом наверх. К двери подвожу его практически волоком. И в чужую гостиную залетаю первой.

– Признаться, я не рассчитывал, что ты воспримешь моё предложение так буквально, – ещё одна попытка пошутить, не отрывая настороженного взгляда от моего лица. – А если серьёзно... Не ждал, согласия. Я рад, что ты мне начинаешь доверять.

– Неси свой хеннесси и два бокала, – криво улыбаюсь его наивности.

Невозможно испытывать доверие к человеку, которого боишься всей душой. Особенно если тяготишься видом требовательных губ, его прожигающим взглядом и своей растущей привязанностью: неконтролируемой и противоестественной, но такой сокрушительной, что мозг частенько напрочь отключается.

Есть только один способ убить в себе деструктивные чувства. Удостовериться в его беспринципности.

– Ладно... – Киру всё хуже удаётся сохранять на лице маску невозмутимости, однако он без лишних вопросов направляется в сторону лестницы на второй этаж. – Я быстро.

– Не торопись.

Убедившись, что меня не видно, снимаю рубашку, не расстёгивая, через голову и нервно тяну вниз молнию на джинсах. Стаскиваю их вместе с нижним бельём. Лис хотел секса? Лис его получит. Пусть подавится.

Сверху неожиданно, но как нельзя в тему разливаются знакомые с детства аккорды:

Убей меня, убей себя –

Ты не изменишь ничего.

У этой сказки нет конца –

Ты не изменишь ничего...[4]

Ошибаешься, Кир.

Конец, как и начало есть у всего. Я просто досрочно завершу нашу гиблую сказку.

Чем громче точка, тем я правее

Лис

В спальне неприбранно. В хаосе сваленных у кровати конспектов безошибочно нахожу початую бутылку. Скрипнув дверцей тумбочки, не глядя нащупываю два бокала. Рядом лежит распечатанная пачка презервативов, которая за почти полторы недели успела порядком запылиться.

Привычка держать самое необходимое под рукой впервые осталась невостребованной на такой внушительный срок. И впервые это меня нисколько не тяготит. В мыслях одна только Морозова. Я ведь действительно на ней повёрнут.

Пока включаю музыку – замираю.

Полторы недели, а я уже признаю, что между нами есть притяжение. Не изначальный охотничий азарт, а какая-то подростковая взвинченность и неуверенность в каждом шаге навстречу, потому что шаги эти, нужно признать, исполнены грацией слона в посудной лавке.

Мне так давно не приходилось чувствовать себя желторотым птенцом, что становится муторно. Миллион уловок, призванных расположить к себе женщину, пасуют перед её непосредственностью, и в этом вся загвоздка. Вряд ли Полине интересны заезженные подкаты из пикаперского блокнота. А сам по себе без всех этих прикрас я тот ещё засранец.

– Соберись, позорник, – с усмешкой взбалтываю содержимое бутылки, стараясь не зацикливаться на том, как холодеют внутренности. Уж слишком решительно она настроена соскочить. Пугающе даже.

К чёрту! Мне не впервой импровизировать. Справился вчера, справлюсь и сегодня.

С каждой ступенькой обычная уверенность растягивает концы губ развязным оскалом. Но стоит завернуть в гостиную, вся решимость встаёт на дыбы и даёт хорошего леща по моим планам. Морозова снова меня сделала. Вернее, сделала то, чего я никак не ожидал. Вот совсем не ожидал. Вообще.

Эй, я так-то собирался терпеливо тебя завоёвывать, а не топтать белый флаг!

– Это как понимать? – с трудом отрываю взгляд от худощавой задницы. Из одежды на Полине только носок, который она не успела снять да так и замерла, согнувшись.

Мысленно пытаюсь напомнить себе, что видел и не такое, но бесстыжие глаза всё норовят урвать как можно больше: полосы оставленные на бёдрах грубыми швами джинсов и то что в сокровенном месте она гладкая до одури.

Последнее открытие заставляет мои благие помыслы обречённо забуксовать.

– Понимай буквально, – оставив носок в покое, Полина поворачивается ко мне. Её руки вздрагивают в стыдливом порыве прикрыться, но по итогу повисают вдоль тела плетями.

На болезненно белом лице одни глаза полыхают эмоциями – мстительно упиваются произведённым эффектом. И, чёрт возьми, есть с чего – мой ступор достоин сорокалетнего девственника.

– Не помню, чтобы давал тебе таких заданий, – прохожу мимо, изо всех сил стараясь выглядеть максимально равнодушным.

Полина всё-таки неловко обнимает себя за плечи, а я аккуратно ставлю на стол бутылку и бокалы, делая вид, будто не пялился на неё секунду назад, капая слюнями на пол.

– Засунь себе хоть в зад свои задания, – она вызывающе смотрит на меня глаза в глаза, обескураживая прямотой и надломом. – Была ещё альтернатива. Вот ею и подавись. Только отстань уже, а? Видеть тебя, ушлёпок, не могу.

– Чудо, я кто, по-твоему, некрофил? На кой мне равнодушное тело? Одевайся.

Целое мгновение я жду, что Полина облегчённо выдохнет. На худой конец нервно рассмеётся и кинется подбирать одежду, гонимая стыдом. Но она упрямо сжимает губы в твёрдую линию и тянется вперёд, чтобы начать расстёгивать пуговицы на моей рубашке.

– Бери что есть. Мы нюансов не обговаривали.

Холодные пальцы проскальзывают по коже, отчего внутренности пережимает глубоким вдохом, а мышцы пресса опасно каменеют.

– Поль, за кого ты меня опять принимаешь? – перехватываю её запястья и тяну руки вверх, заставляя подняться на носочки. Провальная затея, потому что в местах, где соприкасаются наши тела, прокатываются трескучие разряды тока. У меня сейчас дыбом каждый волосок. И не только. Я потерял себя и такое острое чувство, что её сейчас тоже теряю. В кровотоке битое стекло. Проще сдохнуть. – Ты меня вообще слышишь?

– Что не так? – она резко вскидывает голову, прошибает льдом разъярённого взгляда. Сейчас моя близость ей омерзительна. Достаточно слышать, как шипит неприязнь в тихом шёпоте. – Хватит заговаривать мне зубы. Бери, сказала. И больше не смей приближаться ко мне на пушечный выстрел. Всё как договаривались, Лис. Не тяни, иначе меня вывернет раньше, чем ты начнёшь.

Кажется, я всё-таки злобно матерюсь. Не "Лис", а самый настоящий плевок! Сатанею уже