Васька находит свою обожаемую машину где угодно, она притягивает ее, как магнит иголку… Моя сестрица наверняка уже сидит в машине и дожидается меня.

Я представила, как она, увидев меня, недовольно проворчит:

– Ну, где ты пропадаешь? Сколько можно тебя ждать?

Но тут я поняла еще кое-что: я понятия не имела, где нахожусь…

Во всяком случае, это не Никольский переулок. А как его найти? Вокруг ни души, спросить не у кого…

И едва я об этом подумала, раздались медленные шаги, и неподалеку от меня появился странный старик.

Он шел, тяжело опираясь на суковатую палку.

При этом его левая нога не сгибалась, и при ходьбе она как-то странно стучала по тротуару.

Похоже было, что эта нога – протез, причем какой-то допотопный, деревянный.

Кроме того, он был очень странно одет – в черный, наглухо застегнутый пиджак, больше похожий на старинный сюртук. И на голове у него была треугольная шляпа, как в фильме про пиратов… ну да, и деревянная нога – из той же оперы…

Я подумала, что этот старик – артист и сейчас возвращается из театра, не переодевшись.

В любом случае он должен знать этот район…

Я спросила его:

– Извините, я, кажется, заблудилась. Не подскажете, как мне пройти в Никольский переулок?

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца! – прохрипел старик и пристукнул палкой по тротуару. – Никольский переулок, говоришь? Нет ничего проще! Иди в ту сторону, где мох на деревьях гуще, и следи за папоротником. Куда указывают его листья, там и будет твой Никольский переулок…

Он хрипло захохотал, потом проговорил смущенным, извиняющимся голосом:

– Шучу, шучу! Иди вон в ту подворотню, она закрыта, но там кодовый замок, код восемь-два-четыре, войдешь – там будет двор, пройди его до конца, войди в парадную, она сквозная, и из нее ты и выйдешь в Никольский переулок.

– Как сложно! А проще никак нельзя?

– В жизни ничего не бывает просто! – Он снова пристукнул палкой по тротуару и пошел дальше.

Я неуверенно подошла к подворотне, на которую он показал.

Она была закрыта на железные ворота, сбоку имелась калиточка и кодовый замок.

Честно говоря, я подумала, что старик меня разыграл.

Но на всякий случай набрала код, который он назвал, – и, к моему удивлению, калитка открылась.

Я вошла внутрь.

За калиткой был очередной двор, но не такой, к каким я привыкла в Питере.

Этот двор был ухоженный, выложенный фигурной плиткой, в центре его имелся фонтан – там полулежал гипсовый тюлень, из пасти которого лилась вода.

Мне было не до фонтана.

Я вспомнила слова старика, пересекла двор.

В другом его конце была парадная. Я вошла в нее.

Как и говорил старик, парадная была сквозная – напротив входа имелся выход. Я вышла – и увидела прямо перед собой Васькину замечательную машину…

Ну слава богу, странности кончились, я вернулась в нормальную жизнь!

Правда, Василисы за рулем не было.

И прошло некоторое время, и прошел по земле слух, что умер мудрейший из людей, царь Соломон.

И тогда отправился Алгарь, царь земли Савской, в далекий путь, в святой город Иерусалим.

Как некогда мать его, прибыл он в святой город с большим и богатым караваном, которому дивились жители Иерусалима.

Только когда, много лет назад, прибыла в Иерусалим его мать, царь Соломон встретил ее с почестями и дарами и подарил ей дары мудрости своей.

Теперь же сыновья Соломона, Ровоам и Иеровоам, встретили своего единокровного брата с недоверием и подозрительностью, ибо думали, что хочет он получить долю от наследства отца своего, великого и мудрого Соломона.

Узнав, что пришел в Иерусалим караван их единокровного брата, Ровоам и Иеоровоам сговорились между собою.

– Если этот иноземец покусится на наследие отца нашего, – сказал Ровоам брату своему Иеровоаму, – велим стражникам дворцовым заколоть его и тело его выбросим в место, именуемое Геенной Огненной, ибо день и ночь горят там огни и сгорает в тех огнях все, что выбрасывают жители Иерусалима.

Сыновья Соломоновы не ладили между собою, и никогда ни в чем не было меж ними мира и согласия. И сейчас не согласился Иеровоам со своим братом.

– Негодное ты говоришь, брат! – отвечал Иеровоам. – Если мы велим дворцовым стражникам заколоть иноземца, прознают о том жители Иерусалима и служители Храма. И скажут они, что негодное мы сотворили, и придут во дворец, и отнимут у нас власть. Нет, не так нужно сделать.

Нужно пойти к знахарю Мелхиседеку, и взять у него ядовитый корень маррох, и положить тот корень в лучшее тирское вино, и поднести то вино иноземцу, и сказать ему: ты – брат наш, и мы встретим тебя как брата и одарим тебя дорогими дарами. Выпей это вино за упокой отца нашего Соломона!

И он выпьет это вино, и охватит члены его огонь холодный, и упадет он мертвым. И тогда заплачем мы от горя, и скажем, что потеряли возлюбленного брата, и похороним его с положенными почестями.

И будет нам благо.

Никогда не было согласия между сыновьями Соломоновыми, но сейчас послушал Ровоам брата и сказал:

– Мудрые речи говоришь ты, брат! Видно, отец наш Соломон говорит твоими устами. Сделаем все, как ты сказал.

И пошли они к знахарю Мелхиседеку, и дал он им ядовитый корень маррох, и положили братья корень тот в вино.

И пришел к ним брат их единокровный Алгарь, и поднес им дорогие подарки. И тогда Ровоам велел подать чашу тирского вина, и протянул ту чашу брату своему единокровному, и сказал:

– Было нас два брата, теперь же нас три! Ты – сын отца нашего, Соломона, и ты – брат наш единокровный. Видим мы, что унаследовал ты от отца нашего величие и мудрость. Выпей же это вино за упокой души мудрейшего из людей, отца нашего Соломона!

Поклонился брату Алгарь и сказал:

– Не было у меня ни одного брата, теперь же стало два. Радостью переполнено сердце мое. С радостью выпью я с вами за упокой души нашего отца. Только в той земле, откуда я пришел, есть обычай. Когда сыновья пьют за упокой души отца своего, наливают они лучшее вино в дорогие чаши, а потом обмениваются теми чашами в знак братской любви и дружества. Давай и мы с тобой обменяемся чашами – я выпью из твоей, ты же – из моей.

И взял он чашу Ровоама, а ему отдал свою.

Испугался Ровоам, что попался он в свою ловушку и придется ему выпить отравленное вино.

Побелело лицо его, и задрожали руки.

Но тут сказал единокровный брат его Алгарь:

– А еще есть в земле моей другой обычай. Когда поминают сыновья отца своего, первую чашу они не выпивают, но проливают на землю в знак печали по отцу своему.

И с этими словами вылил он свое вино.

И Ровоам обрадовался и свое вино тоже вылил.

А Алгарь продолжал:

– Знайте же, братья мои, что не нужно мне ничего из наследия отца нашего Соломона – ни земли его, ни драгоценной казны, ни царской власти, ни рабов и наложниц. Пусть все это будет вашим. Мне же нужна только одна его вещь, о которой вы не знаете и которую никогда не видели. Один лишь светильник о семи свечах.

Переглянулись братья.

Не было между ними согласия, но сейчас подумали они, как один человек:

«Ходили слухи, что умен наш брат Алгарь. Но сейчас видим мы, что он глуп. Не хочет он ни земель отца нашего, ни казны его,