Встречаться со смертью всегда муторно.

Я думаю, каждый из нас на подсознательном уровне защищается, как умеет. кто-то воображает голоса и верить в это начинает. Раз голоса – значит, не все после смерти заканчивается. и, когда мы в землю ляжем, можно надеяться: какая-то часть нашего «я» тоже уцелеет.

Я до такого не дошла. но – живой же человек – и у меня бывали странные ощущения. словно я начала угадывать настроения деревьев, облаков, кочек.

«И чего вы тут все елозите, – чудится мне иногда ворчанье лесных обитателей, – чего егозите? не троньте детей. Мы их еле убаюкали, едва угомонили.

Пусть спят. они устали после боя», – и веткой по рукам – хлест!

Но неокрепшая подростковая психика…

– Голосов я не слышала, – повторила я вслух с нажимом. – и никогда не верила в привидения и в предчувствия.

А на следующий день случилась странная вещь. Ваське доверили металлоискатель и обозначили маршрут.

А сына вдруг потянуло в сторону, качнуло даже. что-то его позвало. зазвенело.

В земле нечто было. стали копать – наткнулись на две фляги. Под ними нашелся и хозяин.

Он, видно, отстреливался из воронки, и его осколками накрыло. скелет лежал в легкомысленной позе птенца, который учится летать. или птеродактиля, который вот-вот пустится плясать вприсядку. Противоречие между ужасом смерти и каким-то разухабисто веселым положением тела делало находку еще страшней. Бойца потом то ли взрывом засыпало, то ли своим некогда было хоронить по-человечески, и труп лишь слегка забросали землей прямо в яме. там он и пролежал больше семидесяти лет.

Для Васьки это был его первый поднятый солдат.

Мы вместе с сыном собрали останки в мешок. Васька понес его сам в соседнюю деревню на погост.

И все время молчал.

А уж потом мне в голову пришло: почему фляги было две?

Потрясла одну, вторую… Во второй что-то было. на бумагу по звуку похожее.

Самое главное в таких случаях не открывать сосуд в полевых условиях. Если там, и правда, какие-то документы, то, пролежав семьдесят лет в земле, на воздухе они тут же рассыпаются в прах, пропадают. надо везти записи в специальную лабораторию. так есть шанс что-то узнать о человеке.

Повезло! Во фляге, как в бутылке, брошенной в море с берега необитаемого острова потерпевшим кораблекрушение, – оказалось послание.

Мы узнали имя погибшего: Прохоров Сергей. Был даже адрес, где тот жил в Москве до войны, у Рогожской заставы, рядом с Андронниковым монастырем.

А дальше – несколько страниц то ли предсмертного послания, то ли дневника, без начала и конца, как будто бой начался внезапно, и солдат прервался, когда писал, и поспешно спрятал бумаги во фляжку.

«…что бы ни случилось, сохраню я жизнь или нет, – я все делаю для тебя и для страны.

Я – патриот непутевой Родины.

В тридцать седьмом расстреляли моего отца, якобы английского шпиона. Все вранье. это был самый порядочный человек из всех, кого я знал.

И вот я воюю за государство, которое так с нами обращается.

Я был в Англии вместе с отцом, в детстве, когда он работал там. За границей сытнее, безопаснее, комфортнее. у нас хуже. но люблю я эту страну.

Почему Родина творит с нами такое, а мы все равно любим ее?

Мазохисты мы, что ли?

Но есть что-то необъяснимое.

Названия: жимолость, череда, полынь, ромашка, лебеда, подорожник.

Родина, это когда даже имена былинок нравятся. звучат, как музыка, как волшебство.

Это когда сны пахнут грибной прелью. Ели, как зеленые ерши, плавают в тумане. тишина говорит больше всех речей на свете.

Мне в городе нечасто приходило в голову, что я люблю Родину.

А здесь, в лесу – да.

И это не в уме.

В каждой клетке.

Это какое-то тепло внутри. и даже самая холодная осень бессильна его погасить.

Душа вибрирует. словно струна в сердце. и именно тут она звучит так, что не услышать невозможно, нельзя это заглушить.

Или мы любим не эту страну. а шанс, что она когда-нибудь станет лучше. Ту страну, в какую она позже превратится. Мать, у которой все ее дети счастливы. Только надо ее сохранить. Дать ей время измениться к лучшему…»

Во фляге были еще стихи, несколько, посвященные жене Ане.

Корявые и не очень складные.

Но человек писал их под разрывами бомб и снарядов. Где же еще говорить правду о любви?

Мы с вездесущим Васькой через архивы разыскали семью солдата. жена Анна давно умерла. Дочери уже было больше семидесяти.

Когда она приехала на похороны отца, плакала.

– Счастье, что дожила. Много лет мать и меня попрекали, что мы родственники предателя, дезертира. Мама знала, что такого быть не могло, чувствовала, что отца уже нет в живых. но как докажешь? В последние годы она молилась о том, чтобы правда об отце открылась. чтобы все знали: я дочь не труса, а героя. Чтобы я могла гордиться им.

Осенью я снова вернусь в лес. Вместе с сыном, который собирается ехать туда теперь не из-под палки. сам.

Нет, цивилизация не сгинула. Погибшие спасли ее ценой собственной жизни.

И да, павшим уже все равно.

А мне, а всем нам?..

Там, в лесу, я чувствую себя дома, как будто вернулась из путешествия – к самой себе.

Что бы мы ни искали – мы ищем себя.

И вокруг опять будут река, березы в росчерках и письменах, как рукописи, которые не горят. Лес, черно-оранжевый, как георгиевская лента. Лес цвета Победы.

А еще будут заря. Дети. жизнь.

Все то, что мы получили в наследство от погибших. самые важные сокровища на земле.

Сноски

1

Благодать – деревня в южном Подмосковье, Серебряно-Прудский район.

2

Начало действия – четвертое декабря 1941 года; тогда резко похолодало – до минус тридцати градусов.

3

«Стой! Назад!» (нем.).

4

«Да, увидимся в Берлине! Да, в Берлин лежит наш путь!» (перевод с нем. автора).

5

«Выходить по одному!» (нем.).

6

«А ну, живо! Выходите!» (нем.).