Короче говоря, как хорошо жить отдельно от родителей.

Я словно жить начала заново и дышу теперь полной грудью.

Сейчас, вспоминая события месячной давности, я невероятно удивляюсь до сих пор, как быстро все может поменяться. Мгновенно, я бы сказала.

Ведь неизвестно, как долго я бы решалась на переезд, откладывала, собиралась с силами, копила деньги, сама себя уговаривала потерпеть, подумать, подождать…

Но Камень, сам того не зная, очень помог, послужил катализатором событий, можно сказать.

Потому что в тот вечер, когда он, безапелляционно заявив, что я — его девушка, и он меня заберет от родителей, прыгнул в свою тачку и уехал, я, еще какое-то время постояв в прострации у подъезда, поднялась домой…

И застала мать и отца в полной боевой готовности.

Они, оказывается, не спали, сидели на кухне, ждали меня…

И дождались.

Хорошо, что я успела привести себя в относительный порядок, и о безумии в машине Каменева можно было догадаться только по чуть припухшим губам. Но родители не приглядывались, не до того им было.

Я вернулась поздно, куда позднее, чем было допустимо приличиями, и, несмотря на вполне правдивую легенду о совместной подготовке к занятиям, которую скормила маме Маринка, меня долго отчитывали, ругали, били по лицу и лживым губам и, в итоге, довели до слез.

Я ушла в свою комнату, обессилевшая совершенно, повалилась на узкую, неудобную кровать и закрыла глаза, стараясь отрешиться от тягостной реальности. Мне ужасно хотелось вернуться в самые светлые, самые волнительные события сегодняшнего вечера: подготовку к выступлению, наши песни, то, как слушали меня, как хлопали и свистели, взгляд Лиса, поцелуй Камня… Буквально час назад я жила, я чувствовала себя так, как никогда до этого не чувствовала!

И тут же, на контрасте, в голове принялись звенеть голоса родителей, их слова о благочестии, о том, что девушке нельзя так себя вести, что надо думать о боге, о семье, что то, что я делаю — грех…

Какой грех?

В чем грех?

В том, что я пела?

В том, что мне нравилось то, что я делала? Меня никто не осуждал, никто не говорил обо мне плохо! Да даже то, что я опозорилась с просвечивающей рубашкой не казалось мне таким уж тяжким грехом! Это просто случайность, и ничего в этом невероятного, страшного я уже и не видела… Ну, посмеются надо мной в универе, может, поговорят чуть-чуть… И все.

А слова Камня… И его поведение, и то, как он целовал меня… Про это я думать не хотела и не собиралась, но почему-то тоже не считала это невероятным грехом. В конце концов, мои ровесницы вовсю встречались с парнями, и даже жили с ними… Чем я хуже? Почему я не могу встречаться с парнем? Почему не могу целоваться с ним? Тем более, что мне понравилось… Я жмурилась, стараясь не думать о том, что мне не только с Камнем нравилось целоваться, а еще и с Лисом… И, пожалуй, как раз это и свидетельствовало в пользу моей распущенности, и, наверно, мне нечистый нашептывал все эти крамольные, греховные вещи… Но в тот момент все во мне бушевало, возмущалось, просто на контрасте. Невероятный, наполненный эмоциями вечер, слова парня, который мне нравился, чего уж скрывать, нравился… Его взгляд, от которого я с ума сходила… Его обещание.

Я не собиралась делать так, как он хочет, я собиралась разговаривать с ним об этом… Но потом, после его возвращения. А пока что его слова мне нравились.

Камень был излишне серьезен, излишне категоричен, но как мне нравилось то, что он такой!

Это было какое-то странное, двойственное чувство: с одной стороны я радовалась, что он настолько серьезный… А с другой — пугалась. Потому что чересчур круто взял. Страшно же… И Лис… Он так смотрел… А потом девчонок целовал на моих глазах, специально… Гад… И скалился зло…

В груди жгло, теснило, и слова родителей о благочестии и грехе только злили и ужасно раздражали. Мне не хотелось больше этого слушать! Не хотелось быть здесь, в этой комнате, больше похожей на шкаф, лежать на этом узком топчане, терпеть эти скандалы, побои, нравоучения, насквозь фальшивые… И прибираться в молельном доме под жутким взглядом брата Игоря тоже не хотелось!

Это был запоздалый подростковый бунт, теперь я отчетливо осознаю. Но тогда… Тогда я уснула в смятенных чувствах, так ничего и не решив.

А утром мама, с красными от гнева щеками, заявила, что я никуда больше не пойду. Что я ее обманула, и сама таскалась с парнем, вместо того, чтоб учиться. А, значит, нечего мне вообще туда ходить, и надо сидеть дома и усердней молиться о спасении души.

Я была в таком шоке, что даже не спросила, откуда она узнала про парней, и что конкретно она узнала.

Мама заперла меня в квартире, напоследок приказав после молитвы приготовить поесть и собираться вечером в молельный дом, к брату Игорю.

Она ушла на работу, отец ушел еще утром, а я осталась сидеть, обескураженная и напуганная.

Посидела чуть-чуть, лихорадочно соображая, откуда мама могла все выяснить и что конкретно она знает: про Камня? Про парней? Про группу?

На автомате принялась молиться, как приказано было. Но слова не откликались, они давно уже не откликались, если честно… И в голове стоял шум.

Я настолько была шокирована, что не сразу даже осознала произошедшее. До этого мне казалось, что мои разногласия с родителями — обычное дело. У всех по-разному складывается, у меня — вот так… Надо просто быть гибче, и, в итоге, они поймут, что я все правильно делаю… В конце концов, я только жить начинаю, почему я должна думать так, как мои родители? Я же другая! Я — не они!

Я учиться хочу, мир посмотреть, работать, наконец, там, где мне будет нравиться! А не на заводе, на конвеере, всю жизнь…

Я строила планы, которыми хватало ума не делиться с родителями, но которые мне казались вполне осуществимыми… И потому намерения мамы насчет замужества, слова отца о месте женщины в доме, казались чем-то глупым и несерьезным.

Не будут же они меня силой держать, если захочу уехать? Помогут же? У других родители тоже, может, не сильно довольны выбором детей, но помогают… У моей одноклассницы, например, мама хотела, чтоб дочь училась на врача. А Анька решила поступать на