Доном и Уралом. Можно также предположить, что существовавшие в ту пору города-государства, способствовавшие становлению иранской религии, распространили свое влияние не только на соседние народы, проживавшие большей частью на востоке: в Согдиане, Бактрии (север Афганистана), Сакаше, Арашози, — а также в Кермани (современный Белуджистан в Иране), Парфянском царстве, находившемся между землями, занимаемыми племенами сарматов и иранцев (частично на территории современного Туркменистана), Ассирии и Вавилонии, лежавшими между Тигром и Евфратом, и, наконец, в царстве Касситов, занимавшем почти всю территорию современного Ирака.

Пришли мидяне. И пробил час славы.

Согласно Геродоту[129], государство Мидия, основанное неким Дейосесом в 728 году до н.э. (возможно, на целый век раньше) и ставшее десять веков спустя после нашествия индоевропейцев сердцевиной сильного иранского государства, постоянно расширяло свои границы, если не брать в расчет междуцарствование скифов с половины VII до конца VI века до н.э. В VI и V веках до н.э. во времена правления династии Ахеменидов, Иран становится одним из самых больших царств в истории человечества, берега которого омывали шесть морей: Средиземное, Красное, Черное, Каспийское, Аральское, Аравийское и Персидский залив, а государственные границы простирались от Ливии до Индии, от Черного моря до Каспия, от Аральского моря до Эфиопии. И только Александр Македонский смог покорить Мидию.

Мидийские народы говорили на многих языках, но наиболее распространенным был арамейский, ставший государственным на всей территории царства, кроме земель, занимаемых эламитами и вавилонянами.

В 600 году до н.э. пришло время религиозного раздела. До той поры преобладал ведийский политеизм. Если не брать в расчет Ригведу, мы располагаем весьма скудными источниками, откуда можно было бы почерпнуть сведения об иранской религии до Заратустры[130]; однако нам все же известно, что в Ведах упоминаются две группы духов, обладавших сверхъестественной силой: высшие божества, агуры, и божества низшего порядка, дэвы. И они подчиняются двум самым главным богам — Агура-Мазда[131] и Митра[132], управлявшим движением Солнца, Луны и звезд. И у них не было противника, которого можно было бы приравнять к нашему дьяволу.

Однако в духовной жизни возникает нечто принципиально новое, а именно: люди начали задумываться о спасении. Задолго до реформы Заратустры иранцы стали молиться за коллективное или индивидуальное спасение. Следует отметить, что в Персии была подготовлена благоприятная почва для рождения дьявола. Ибо «спасение» подразумевает «проклятие», от которого до «дьявола» рукой подать. В теологии сарматов и эламитов (мы мало что знаем о религии скифов) впервые появляется принципиально новое суждение о душе усопшего: во время обряда погребения, практиковавшегося у осетинов, жрец напоминал о том, что душа умершего, отправлявшаяся верхом на лошади в страну героев, должна преодолеть узкий мост под названием «Мост Страждущего» или «Shinvat peretu»; если душа принадлежит праведнику, лошадь беспрепятственно перейдет на другой берег, а если грешнику — мост обвалится. Миф имел несколько вариантов. В представлении секты мидийских зурванитов, названных так по имени Зурвана — бога времени и судьбы, — мост превращался в карающий меч, как только на него ступала нога грешника.

И что же его ожидало? Все зависело от решения бога Рашну. Если грешник не заслуживал снисхождения, он проваливался в вонючий ад, hamestagan. Однако даже после реформы Заратустры преисподняя была только временным пристанищем души грешника, ибо впереди его ждал Страшный суд, который впоследствии станет излюбленной темой христиан; итак, место, куда попадала душа грешника, больше походило на чистилище, чем на конечный пункт — ад. Однако уже можно с уверенностью сделать вывод, что понятие «спасение» предполагало наличие греха.

Тема спасения особенно заметна в дозороастрийском мифе о Митре, которому, подобно нашему Иисусу, отведена роль «спасителя». И даже его рождение в гроте в образе божественного младенца сопровождалось появлением на небе необыкновенно яркой звезды. Митра занимал на небесах место между двумя антагонистическими богами, Агура-Мазда и Ариманом, или Ангро-Майнью[133], то есть между правящими миром Добром и Злом, рожденными одним и тем же равнодушным творцом, чья личность меняется в зависимости от вероисповедания. Например, в иранской религии роль создателя приписывалась богу Агура-Мазда, порожденному самим собой; однако, согласно учению зурванитов, творцом был двуполый бог Зурвана, создавший одновременно братьев-близнецов Агура-Мазда и Ангро-Майнью, то есть Добро и Зло[134]. В любом случае Митра принимает эстафету от бога Вишну, который в существовавшей до Заратустры религии почитался как Спаситель мира: когда боги и демоны затевали между собой свару, неся людям смерть и разорение и угрожая даже уничтожить космос, — согласитесь, по тем временам весьма необычная метафизическая концепция, — Вишну поднимал в сторону руки и прикрывал своим телом космос, спасая таким образом мир.

Не вызывает сомнений и тот факт, что иранская религия, удерживавшая свои позиции вплоть до III века н.э., внесла самый значительный вклад в формирование идеи дьявола.

Следует отметить, что в ней, как никогда прежде, заметна социальная роль, приписываемая божеству. Примером тому может служить Ариман, часто ассоциирующийся с Митрой и Варуной и известный вместе с Бхага как главный «заседатель» на суде у Митры[135], и даже его имя означало «друг»; «он следит за тем, чтобы не рвались многочисленные узы, соединяющие членов арийского общества», — пишет Дюмезиль; в его задачу входило наблюдение за соблюдением правил гостеприимства, порядка на дорогах (и не только земных, но и потусторонних) и исполнением религиозных обрядов, он покровительствовал при свадьбах, ведал обменом подарками и представлением взаимных услуг; в сверхъестественной деятельности Аримана, своего рода министра социальных дел, главное место занимала забота об «Отцах» — под этим термином Дюмезиль подразумевал как предков, так и сонмища мелких духов[136]. Подобная точка зрения на деятельность богов достаточно интересна, так как подразумевает, что с развитием общества изменялись и сами боги, во всяком случае, так произошло с Ариманом. В понятии древних иранцев назначение богов состояло в управлении делами земными.

Даже после реформы Заратустры, когда Ариман утрачивает ранг божества и появляется под именем Сраоша, этот «царь иранцев» практически сохраняет свои прежние полномочия и даже получает новые, становясь прообразом ангела-хранителя в христианской религии; Сраоша[137] — именно то божество, которое «защищает от демонов, стремящихся завлечь душу (в течение трех дней после смерти человека) в ад, а она, пребывавшая на протяжении трех дней у изголовья усопшего, улетает в мир иной», — пишет Дюмезиль (цитируя Ж. Дармстетера, который, в свою очередь, комментировал «Зенд Авесту» I). Как видите, мы уже