Я успел привести себя в порядок до того, как одноклассники ввалились в кабинет. Только покрасневшие глаза намекали на произошедшее, но всем остальным, кроме Руты, было более, чем плевать на мой внешний вид.

Вру. Был ещё один человек… Глубоко ненавидимый всем сердцем и душой. Тот, ради кого я нарушил главную заповедь: не просить О ниспослать кару другому. Читая затёртую и немного поеденную крысами книжку перед сном в качестве утешения, я слал проклятия, вспоминая имя Йозефа Листа.

За прошедшие восемь лет он изменился, как мне казалось, даже в лучшую сторону. Стал стройнее, складки жира на подбородке сменились возрастными морщинами под глазами, волосы потускнели, придавая с виду, обычному мужчине, оттенок мудрости.

«Тварь, мразь, ублюдок! Чтоб ты сдох в муках!»

– Вы плакали, мистер Радский? – спросил учитель биологии – ключевого предмета для нашей специальности.

– С чего вы взяли, мистер Лист? И с чего вы взяли, что об этом должен знать остальной класс? – ответил я осевшим голосом.

– Быть может, кто-то Вас обидел. Я ведь должен знать, что происходит в моём классе? – облизнулся Йозеф.

Тут стоит упомянуть, что, когда мы учились в шестом классе, мистер Гамильтон заболел красной смертью и скоропостижно скончался через несколько дней, выкашляв лёгкие. После чего, Лист выступил с инициативой взять наш класс под своё руководство.

«Как назло, урод!»

– Вам не о чем беспокоиться, мистер Лист, – ответил я.

– Ну тогда начнём опрос. Расскажите-ка мне о процессе кровопускания…

Почти пол-урока он гонял меня по всем темам. Задавал сложные вопросы вперемешку с элементарными, пока не поймал на оговорке.

– Что же вы так, мистер Радский… Ноль! – цокнул, покачав головой, Лист и поставил мне низшую оценку. – Если захотите исправить, вы знаете во сколько у меня консультации, ху-ху!

– Знаю, сэр… – мне хотелось плюнуть в эту рожу, а затем размолотить в кровавую кашу кулаками.

После урока с Листом, шли химия, курсы оказания первой медицинской помощи и очередной поход в ближайший морг, где патологоанатомы разделывали бездомного, умершего от переохлаждения. Насчёт последнего, я всегда думал: «К чему нам показывать мёртвой человеческое тело изнутри, если это даже не наша работа? В конце концов, мы учимся на тех, кто должен не допустить, чтобы человек оказался на разделочном столе…»

В конце дня, ближе к четырём часам вечера, нас отпустили по домам. Я думал как-нибудь улизнуть от Руты, но девушка выцепила меня за локоть из толпы практикантов. И мы направились обратно в школу, чтобы забрать Ольгерда.

Когда впереди показалась входная калитка, я заметил толпу второклассников, которые кого-то окружили. А затем, до ушей донёсся и знакомый голос, обуянный нотами паники и обиды.

«Ольгерд!» – подумал я, и бросив портфель на землю, под недоумевающие возгласы Руты, рванул к мелкотне.

Будто хирургический расширитель, вцепившись в плечи, я разжал брешь в стене из хулиганов и увидел брата на земле. Один из ублюдков, видимо, глава шайки, держал в руках костыли Ольгерда.

– Ты кто такой?! – возмутились малолетние засранцы.

– Это вы кто такие?! – рявкнул я. – Что вы себе позволяете, сволочи?!

– За бездомного решил впрячься?! – фыркнул рыжий мальчишка, удерживавший костыли Ольгерда.

– Эдгар… – всхлипнул брат, потупив взгляд и сдерживая слёзы. На подбородке его была ссадина, рукава куртки, в районе локтей, порваны, а колени сбиты.

В моём поступке не было ни капли правильного, даже, если рассматривать всё с позиции того, что я защищал единственного родного человека, который у меня остался. Но мне было глубоко наплевать в тот момент.

«Они. Обидели. Братика».

Последний подарок покойной матушки… Лишь когда я взял того хулиганы за торчащие красные уши, и вонзился коленом под дышло, я до конца смог осознать, что пусть Ольгерд и является обузой, хоть и не по собственному желанию, но он – единственное, за что мне ещё есть смысл держаться в этом мире.

«Никто. Ни один человек на всём белом свете, не имеет права обижать моего брата!»

Я отпустил того рыжего мальчугана, лишь когда он зарыдал во всю глотку. Не до конца понимая произошедшее, я поднял костыли и всучил их ошарашенной Руте, а сам взял на руки Ольгерда.

Да. Прямо посреди улицы взрослый парень отпинал второклассника до полусмерти. Не думал, что когда-нибудь скажу это, но… «Спасибо тебе Господи, что в Норвилле полиция не интересовалась делами бедняков!»

Отнеся брата на квартиру подруги, я отправился в квартал бездомных за нашими вещами. Взял чемодан с одеждой и игрушками Ольгерда. Посуду и столовые принадлежности бросил, у Руты хватит ложек и тарелок.

Спустившись к реке, приподнял камень и раскопал руками в песчаной земле небольшой мешочек со сбережениями. Хранить клети в палатке, и даже у себя в карманах, было небезопасно – свистнут в два счёта.

У меня было всего двадцать серебряных монет до конца месяца, тогда, как на оплату учёбы, было необходимо минимум шестьдесят – по тридцать за меня и Ольгерда. И это не считая еды, которой мы не видели, толком.

Вернувшись на квартиру к Руте, я застал брата спящим. Девушка накормила его, и помогла принять горячую ванну. Молча взглянув на меня, она поставила воду на чай и сделала парочку бутербродов.

– Я не осуждаю тебя, Эд, – произнесла, наконец, она. – Но, что скажут в школе?

–