***

Мне было шестнадцать, когда Ольгерду стукнуло восемь. Мне оставалось учиться всего ничего, тогда, как брат только перешёл во второй класс. Я пахал на двух работах, чтобы нам обоим хватало на покрытие школы. А ведь ещё нужно было жить на что-то.

В последние года два, отец завязал пить. Вынужден был завязать, ибо желание никуда не делось. Мне не составило труда определить причину, ведь я учился на доктора.

В суставах Иоганна скопилось слишком много солей от постоянных попоек и питания теми объедками, что мне удавалось раздобыть на ужин. В конце концов, он потерял возможность ходить, и судя по всему, рано или поздно перестал бы шевелить руками.

Костяшки его пальцев округлились, он не мог даже до конца сжать их в кулак. Пришлось подкладывать под отца пелёнки, чтобы не разводить срач, пока меня не было дома.

Честно говоря, я хоть и ненавидел отца за своё детство, но какая-то привязанность, глубоко в душе, осталась. Он выглядел жалко и стал натуральной обузой. Я знал, что если не приготовлю с утра хоть что-нибудь, то Иоганн и Ольгерд помрут с голоду.

Брат… Его недоношенность сказалась на его здоровье. Мы заметили это уже после того, как матушки не стало. Он встал на ноги только к четырём годам. Но передвигаться без помощи костылей, так и не научился.

Ольгерд страдал от нарушения нервной системы, которая сказывалась на моторике. Да, он мог ходить и даже подтирать себе задницу, но взять нож в руки и начистить картошки, было для него непосильным трудом.

«Господь, за что всё это свалилось на меня…» – ложась спать, каждый раз думал я.

К своим шестнадцати годам, я был вынужден кормить двоих инвалидов, один из которых только начал постигать жизнь. Иной раз, греховные мысли посещали мою голову: «Спокойней, Эдгар, отцу недолго осталось, скоро, тебе не придётся его кормить».

И в один день его не стало… Проклятый день.

Потому что к нам пришёл пристав и сообщил, что квартира, выделенная Иоганну, принадлежала государству. А поскольку ни я, ни Ольгерд, не были ветеранами войны 1639-го года, то и проживать в ней нам не положено.

Я понимал, конечно, что со смертью отца, мы лишимся его пособия в нелишних десять клети, но оказаться на улице с братом-инвалидом…

Да простит меня О, но я раздумывал о петле. Ольгерда бы отправили по приютам, и хотя о пренебрежительном отношении к пациентам в них известно, трёхразовое питание и крыша над головой ему были гарантированы.

У нас не осталось родственников в Норвилле. Матушка сама была из приюта, а братья отца остались где-то в Паладре и не знали о его судьбе, как и о том, что у них есть племянники. Скорее всего, их в живых-то и не было уже.

– Ты сейчас серьёзно? – спросила Рута, когда я пришёл в школу на следующий день, как нас выселили. – Ублюдки, чтоб им эта квартира поперёк горла стала!

– Не ругайся, это делу не поможет… – потерев уставшие глаза с чёрными кругами, ответил я.

– «Не ругайся»?! Да я в шоке, Эд! Ты понимаешь, что с приходом заморозков вы окоченеете досмерти?! И где ты вообще сейчас планируешь жить? – опёрлась на парту Рута.

– Я разбил палатку в квартале бездомных, сейчас мы живём там. Стираем вещи в реке, спим на кучке драных мешков… Зато там много еды в виде крыс. Нужно их хорошенько жарить, чтобы не подцепить столбняк, но в остальном…

– Эд, ты считаешь это нормальным?! – воскликнула Рута. – Говоришь так, словно всю жизнь так жил!

– Рута, пожалуйста, – я посмотрел на неё умоляющими глазами, – не напоминай… Я пытаюсь… пытаюсь…

– Эдгар, ты плачешь? – выпучила свои прекрасные, нежно-голубые глаза девушка.

– А? – я коснулся щеки. Действительно, вся намокла. «Как я не заметил…»

– Господи… – Рута села за парту и обняла меня, прижав к груди и закрыв так, чтобы остальные не могли видеть моих слёз. – Ну же… поплачь, станет легче.

Не знаю почему, но в этот момент меня прорвало. Столько лет я старался держать в себе накопившееся дерьмо, что просто не мог остановиться, когда плотина дала трещину.

Мне было больно и обидно. За себя, за Ольгерда, за матушку. Да даже за отца, чёрт побери! Никто из нас не знал хорошей жизни. Родителям, в некоторой степени, повезло. Они своё отмучались в этом мире…

– Приходите ко мне, – произнесла Рута, когда я чуть успокоился. – После смерти бабушки я живу одна уже несколько лет. Родители навещают только по праздникам, деньги на учёбу они отсылают напрямую директору.

– Мне как-то неудобно…

– А спать на земле, укрытой мешками, удобно?! – упрекнула Рута. – Эд, ты мой единственный друг, я не могу смотреть на тебя в таком состоянии!

– Но… я…

– Никаких «но»! – мотнула головой девушка. – И не переживай: тебе больше не придётся раскошеливаться на еду и жильё. Родители дают мне с лихвой, я столько не ем, сколько денег они отправляют на харчи. Только не надо сейчас ломаться! Я вижу, как тебе плохо, и внутри, и снаружи. Насчёт первого не обещаю, но второе – можно решить уже сегодня.

– Х-хорошо… – ответил я.