через секунду совсем забываешь о нем. Но если ты хочешь уединиться на время, сам ли, с подружкой или с друзьями, такие тихие городки, как Лесконсити, для тебя. Ты снимешь номер в скромном отеле, и тебя никто не спросит, кто ты, что ты здесь делаешь, на долго ли задержишься. Здесь не станут к тебе навязываться, приставать с глупыми вопросами, что называется, «лезть в душу». Здесь ты остаешься один на один с собой, сам по себе, в тишине, покое и уюте. Цивилизация с головокружительной скоростью несется в пропасть где-то за сотни миль отсюда, и рев её сирен, гудков, клаксонов и мобильников не доносится сюда ни эхом, ни отзвуком, ни звуком.

Но беда в том, что весь кошмар цивилизации сидит внутри Джона. Изнутри грызет его печень, жрет кишки, подтачивает мозг и сердце. И какой может быть покой вообще, если вихрь внутри тебя и никуда от его хаоса не деться.

А ведь были когда-то и лучшие времена. Нет, не молодость тогда питала его (о ней он совсем в те времена не задумывался). Уверенность в своих силах, дерзость, напор, целеустремленность, — вот качества, которые всегда двигали им, держали на гребне успеха, не давали ни хандрить, ни распоясываться. Ему тогда всё было по плечу, всё нипочем. Казалось, так будет вечно. Как же он не заметил надлома? Той грани, за которой оказалась пустота и ничто, а дальше — разочарование, боль, обида. Все вместе они съели его оптимизм, его веру в свои силы, стерли с лица обаятельную улыбку, избороздили лицо неприглядными морщинами, не по годам посеребрили виски. На кого он теперь стал похож?

Джон не узнавал сам себя. Смотрел на свое лицо в зеркало в домике, который он снял, и не узнавал. В кого он превратился? В жалкое подобие прежнего уверенного в себе и непоколебимого Джона Эванса. Каким я был? Каким я был?! — словно закричало его пульсирующее в последнем порыве отчаяние. И от этого душевного крика что-то будто нарушилось внутри, что-то стронулось, и из дальних уголков сознания, как из проектора, широким рассеянным лучом сфокусировался в зеркале тот, прежний Джон Эванс, неподражаемый, осанистый, непобедимый — грудь колесом, алмазный блеск в глазах, кривая, сардоническая улыбка, — мне всё по плечу, вы танками меня не удержите, мне даже мира мало! Высветился на мгновение в зеркале тот образ и погас. Быстро, неудержимо, издевательски. И снова из Зазеркалья на Джона смотрел усталый, измученный и безразличный к себе Джон Эванс-нынешний: мятая небритая физиономия, потухший взгляд, залосненные волосы. Джон смотреть на неё не мог. Вошел в комнату, плюхнулся на узкую кровать. «Нажраться, что ли?» —  мелькнула подленькая мыслишка, но Джон не ухватился за неё, потому что знал, что это не спасет его. Лучше, наверное, просто лечь и выспаться. Утро, как говорится, вечера мудренее. За черной полосой непременно наступит белая. Надо только поверить в это. Надо только… Джон уже ни во что не мог заставить себя верить. И что самое страшное, не мог ни на секунду даже выбросить эти темные мысли из головы. Мысли, ведущие в пустоту…

Джон присел на единственную в комнате кровать и тупо уставился в пол. Затем зачем-то выдвинул верхний ящик прикроватной тумбочки и обнаружил в нем дешевый рекламный буклет интимных услуг местных гетер. С засаленных донельзя страниц на него смотрели лучащиеся красотой и молодостью девицы, одна лучше другой, в мастерском исполнении фотографа-профессионала. Каждая из них в ореоле легкого флёра словно кричала: позвони мне, приди ко мне, смотри, сколько во мне того обаяния, той красоты, — жизни, которой так не хватает тебе. Возьми меня, насладись мной, и с моей молодостью, с моей энергией тебе передастся и моя жизнерадостность, мой задор, моё желание жить и быть счастливой!

«А чем черт не шутит?» —  подумал про себя Джон, вдруг и правда кто-нибудь из них хоть на один день утешит его, придаст энергии, вдохнет в его бренное тело новой силы. Чем черт не шутит?

Джон выбрал одну из понравившихся ему девиц и набрал соответствующий ей номер телефона.

— Через десять минут я у тебя, Джон, — закончил на том конце трубки сладкий бархатный голос.

Каких-то десять минут. Десять минут, и прокисший Джон Эванс исчезнет на какое-то время в небытие. Зато прежний, неподражаемый и непобедимый Джон Эванс-счастливчик заблистает во всем своем прежнем великолепии!

Через десять минут в дверь его домика тихонько поскреблись, Джон настежь распахнул дверь и пригласил к себе войти длинноногую блондинку с пышными вьющимися волосами. Конечно, она не так сияла молодостью и красотой, как на рекламной буклете, но Джон Эванс-прежний, отчаянный и любвеобильный бой, уловил в засасывающих васильковых глазах путаны тот блеск, который сулил именно то, в чем он так остро в данный момент нуждался: жажду жить и умереть в полете. Только так: на взлете жизни, в эпицентре энергии!

Джон Эванс-сияющий довольно улыбнулся, пропуская девушку вперед. Жаль, нет шампанского, в свое время он так изящно откупоривал шампанское, ловко, эффектно, непередаваемо.

Джон посетовал, что нет шампанского.

— Как же нет, — мило улыбнулась девушка. — Если оплатишь, шампанское нам доставят.

— Без проблем, — сказал Джон, радуясь удачному вечеру.

Девушка быстро набрала номер какого-то телефона, и еще через десять минут шампанское вместе с бокалами стояло у них на тумбочке.

«Сервис по полной программе», — усмехнулся про себя Джон. Ему всё это начинало нравиться. Он потянулся к бутылке и изящно и ловко, как в старые добрые времена, откупорил бутылку, хлопнув негромко, но эффектно. Девица для приличия наигранно ойкнула, прижала хрупкие ладони к груди и залепетала быстро-быстро слащавое: «Ой какой ты молодец Джон как у тебя это здорово получается какой ты сильный и ловкий»…

В другой обстановке Джон-неудачник давно заткнул бы ей рот, бросив едкое: «Заткнись, дура!», но Джону-счастливчику сейчас даже притворная лесть была бальзамом на душу. И девица будто уловила это желание Джона, затрещала еще чаще, еще звонче, безостановочно, без умолку, заводя Джона все больше и больше, пока наконец не настало то мгновение, когда он почувствовал, что уже больше не может терпеть, что ему хочется завалить эту пустышку на кровать и раствориться в ней. Он поначалу так и сделал, но, упав на постель, вдруг почувствовал какое-то странное головокружение.

«Ах, стерва, — подумал он сразу, — неужто