— Знаешь, — с трудом находя слова, прерываясь, проговорил Джек Хиггинс, — я останусь твоим другом, когда ты лишишься последнего куска хлеба, я помогу тебе, когда от тебя отвернутся все, когда ты потеряешь последнюю надежду и не будешь знать, как жить дальше. Но в том, что происходит с тобой сейчас, поверь мне, я говорю с тобою искренно, ты должна разобраться сама. Здесь, Велда, я тебе не помощник и вряд ли судья, понимай мои слова как хочешь. Самое лучшее, наверное, что я могу сейчас для тебя сделать, — это оставить наедине со своей совестью, Велда, наедине с Роном… — сказал Джек Хиггинс и замолчал.

— Но как же так, Джек? Как же так! — спросила она таким голосом, как будто не было до этого ни жуткой атмосферы ужаса, ни их разговора, ни убийства. Как будто не было этой хрупкой, до смерти напуганной девчонки Велды. Может быть, в этот момент Джеку надо было что-то сказать, что-то ответить ей, но он то ли опять не нашел нужных слов, то ли попросту струсил и промолчал. И от этого все заклокотало в ней, глаза ее округлились, она затряслась от злости и уже не сказала, а почти выкрикнула вслед уходящему Джеку:

— И ты так просто возьмешь и уйдешь, Джек? Возьмешь и уйдешь!

Повторное молчание только подогрело желчь Велды. В припадке ярости она снова крикнула: «Джек, Джек!», затем бессознательно схватила стоящую рядом на подставке китайскую фарфоровую вазу и с силой обрушила ее на голову Хиггинса.

— От таких женщин, как я, так просто не уходят, Джек, — прерывающимся от волнения голосом произнесла Велда. — Ты так этого и не понял, глупец.

Растревоженным вулканом она возвышалась над ним, однако ни на секунду не потеряла самообладания. Казалось, и этот эпизод был ею предвиден и продуман до мелочей, так уверенно она повела себя дальше: сразу же взяла под мышки обезволенное тело Хиггинса и, подтащив его к софе, грузно опрокинула навзничь.

Джек как нельзя кстати выпил. Это упростило ее действия. Вся округа знала, как умеет набираться Джек Хиггинс: до чертиков, до одурения. Несколько раз его вытаскивали из горящего дома: любил попыхтеть в кровати сигаретой. И в этот раз они здорово набрались: закадычные друзья Рон Келик и Джек Хиггинс. Вдрызг накачанные, упали, где пришлось. Джек еще успел затянуться…

Так, свесившаяся с дивана правая рука Джека. Под ней опрокинувшийся бокал. Нет, бокал в левой руке, в правой была недокуренная сигарета. Она выпала из руки Джека на пол, ковер стал медленно-медленно тлеть. Едкий дым тлеющего ворса так ненавязчиво проникает в легкие мертвецки спящего. Спи, зануда Джек, спи, благопристойный старый дурак, ты мне, собственно, никогда и не нравился. И ты спи, самодовольный остолоп Рон Келик, я даже рада, что все так просто вышло…

Велда усмехнулась довольно, в последний раз неторопливым взглядом окинула гостиную, которая постепенно начала наполняться дымом, и спокойно вышла из дома. В гараже ее уже ждал родной «бьюик» и дорожная сумка с личными вещами на заднем сиденье.

КАТЕНЬКА

Не было еще и десяти утра, когда ко мне заглянул Прыщавый. Сказал, что меня срочно зовет к себе Лысый. Дело, видно, было действительно неотложное, раз мне не позвонили как обычно, а прислали ехидного гонца. Но я еще ни о чем не подозревал: наша работа всегда была срочной и необходимой, но торжествующий блеск глаз Прыщавого и язвительная улыбка, ни на секунду не сходящая с его покоробленной оспинами физиономии, заставили мое сердце учащенно биться в недобром предчувствии. Однако внешне я продолжал оставаться спокойным и все ждал, когда нетерпеливый Прыщавый проговорится сам.

Ждать, впрочем, пришлось недолго. Чувствовалось, что его так и подмывало меня уколоть, и он, в конце концов, не сдержался. Едва мы забрались в его «ауди» и я спросил, не знает ли он причины такой поспешности, он снова надменно ухмыльнулся и произнес:

— Почему ж не знаю, Прыщавый всё знает. Твоя Катька опять начудила: замочила еще одного клиента.

Как все забродило в моей душе от этих слов, знал только я. На мгновение мне даже показалось, что глаза мои заволокло туманом, но я в который раз собрал всю силу своей воли в один комок и, скосив немного голову в сторону Прыщавого, улыбнулся одной половиной лица и, как будто ничего существенного не произошло, спросил:

— Какая она моя? — как будто хотел в который раз отвести от себя проблему.

— Да ладно ломаться, а то не видно, как ты по ней сохнешь, тут много ума не надо, — все с той же ухмылкой бросил он мне.

Да, хоть Прыщавый и был, как все считали, ни рыба ни мясо, тупым его не назовешь, в людях он разбирался, подмечая порой даже в незнакомом человеке его самые скрытые сильные и слабые стороны. Но все же я как будто никогда не давал повода проявить свои отношения с Катей, может, когда-то все-таки был неосторожен?

Прыщавый высказался и снова в торжествующем ореоле непогрешимого самолюбия цепко втупился в дорогу. Как я его ненавидел в эту минуту! Готов был глотку ему разодрать, и только мысли о Кате, наверное, сдержали меня от этого безрассудного шага.

— Когда это случилось? — только и спросил я, отвернувшись от Прыщавого в свое боковое окно.

— Сегодня ночью. Она еще, наверное, не пришла в себя, зависла, скорее всего, на игле. Ты же знаешь, как девочки все это тяжело переживают, — засмеялся он уже неприкрыто.

— Заткнись! Заткнись, я сказал! — не сдержав своего гнева, бухнул я кулаком по бардачку.

— Да ладно, Макс, — пошел на мировую Прыщавый. — Было бы из-за чего бычиться и машину ломать: ты спросил, я сказал.

Но я уже не слушал его, опять возвратился к Кате.

Представляю, как Лысый взвился. Его давно, наверное, так никто не заводил. Но что стряслось с ней? Поехала крыша? Второй клиент за месяц и второй труп. Первого еще кое-как отмазали — мелкой сошкой был, да и наркоты в тот вечер перебрал. Хорошо, я рядом оказался, прервал истерику Кати, отнял у нее пистолет, отвез домой. Квартира, конечно, накрылась, но труп пришлось убирать, рано или поздно среди девчонок просочится