слух об этом инциденте, а уж на подобную крупную лялю, как Катя, выйти проще простого: таких, как она, в городе единицы. У нее особая клиентура, и запоминается она на всю жизнь. И даже через полгода, через год приезжает из какого-нибудь Нарьян-Мара или острова Шпицберген обвешанный соболями и золотом делец и первым делом требует Катеньку.

Чем она их, черт возьми, берет, я до сих пор не знаю. Не молодостью — есть и помоложе мясо. Не опытностью — девиц со стажем в нашей конторе хватает. Но каким-то непередаваемым обаянием, чем-то, я бы сказал, допотопным и вместе с тем до хрустального чистым, настолько чистым, что некоторым хочется вновь и вновь окунуться в эту родниковую чистоту; кому насладиться ею, кому замутить ее в маразматическом удовольствии. И можно только удивляться, как после полутора лет подобной работы она еще сохранила в себе это внутреннее состояние. Но, видно, и родник, пробившийся сквозь мощные пласты земли наружу, можно при желании забить.

Я укорял себя в единственном: как я проглядел начало этого Катиного остывания. Может быть, заметь я раньше эту глубоко спрятанную в ее душе перемену, я смог бы предотвратить все последующие события, в крайнем случае, уговорил бы Лысого отпустить ее на все четыре стороны, хотя прекрасно понимаю, что из нашего ада никто так просто не уходит. Но как-то все уж слишком стремительно произошло, слишком непредсказуемо. Ее и так в последние месяцы вывозили только для особых клиентов раза два-три в месяц, не больше, уж очень многого она стоила. И кто знал, что именно эти разрывы, наверное, вынудили ее начать думать. Думать, а не забывать. А это самое страшное в ее профессии.

Прыщавый привез меня на дачу Лысого, который в своих кругах косил под интеллигента высшего пошиба. В его просторном рабочем кабинете возле покрытого зеленым бархатом дубового стола в кресле уже сидел вертлявый недоносок Гнус, сутенер валютных проституток, к которым в последнее время относилась и Катенька.

Как всегда неусидчивый и задерганный, он и в этот раз то вскакивал неожиданно с места, то снова падал в кресло, манерно жестикулировал, корчил рожи, «в лицах» показывая все развитие событий.

Лысый сидел за столом, дымил сигарой и, не сводя ни на секунду глаз с Гнуса, внимательно следил за его рассказом. Увидев меня, кивком головы указал мне на кресло напротив Гнуса и только когда тот перестал, обратился ко мне:

— Я, кажется, уже имел с тобой разговор по поводу Катьки. Ты мне побожился, что подобное не повторится. Нахрена я, спрашивается, напичкал наши хаты аппаратурой высшего класса, не скажешь? Я понимаю, у девочки сдали нервишки или она вместо травки стала с клиентом колоться, чего я, сам знаешь, никогда не одобрял и не одобряю, но если первый барыга был просто пустым мешком дерьма, второй, которого она замочила, стоил очень-очень — слышишь, Макс! — очень-очень много денег. Она должна была только переспать с ним — и всё! — Лысый подхватился, не сдержавшись, со стула. — Нам надо было его просто заснять, так меня попросили люди, а твоя прелюбезная Катенька взяла да и шлепнула молодца. Ты понимаешь, чего теперь мне это будет стоить?!

Я молчал, давая возможность Лысому выговориться. Ему все равно надо было на ком-то оторваться. И он знал, что я за Катю не отвечаю. Я только улаживаю конфликты.

— Первый раз, благодаря тебе, я ее простил, устроил ей только «субботник». Второго «субботника» не будет, — запыхался Лысый вконец. — Короче, поедешь с Прыщавым к этой лярве и разберешься со всем. Мне лишний геморрой ни к чему. Тебе все ясно?

Мне давно все было ясно, но я и глазом не моргнул.

— Я возьму рыжего Леху, — негромко, как всегда, сказал я.

Лысый глянул на меня укоризненно, но уступил.

— Ладно, поедешь с Рыжим. Потом обратно ко мне, обкумекаем, что делать дальше.

Я поднялся и двинулся к выходу. Голос Лысого и здесь догнал меня:

— Это с твоей пушкой она засветилась?

— Я разберусь.

— Еще ты засветись, — бросил напоследок Лысый и недовольный отвернулся к окну. Я вышел. В коридоре выловил Рыжего. Его упитанная морда как всегда смачно уписывала какой-то эклер.

— Ты, наверное, ни на секунду не перестаешь жрать, — без всякой задней мысли сказал я ему. Рыжий не обижался, он давно привык к подобной моей иронии. — Поедешь со мной, Лысый сказал.

Рыжий кивнул и затем пошел во двор выгонять машину.

Вскоре мы уже ехали в направлении к городу. Я снова и снова возвращался к Катеньке. Меня мучил один и тот же вопрос: что с ней в последнее время происходит? Я не мог дать на него разумного ответа и уже, наверное, не дам: мы ехали к Катеньке, Рыжий сидел возле меня, он был для подстраховки, назад дороги не было.

Даже если бы я уломал сейчас Рыжего и увез Катеньку в любом состоянии с собой, месяц, полгода, год — и нас бы все равно нашли, — здесь тебе не свободная Америка, вопрос только времени, и я не был столь безрассуден. Я всегда был трезв, как стеклышко. Быть может, это-то меня и губит. Я слишком стал холодным, слишком окаменевшим. Во что я превратился?

Мы медленно поднялись на третий этаж. Рыжий своим ключом открыл дверь Катиной квартиры (у нас у всех были ключи от подобных квартир). Катеньку нашли в спальне, она была «в отключке», рядом валялся шприц и жгут.

— Пойди, посмотри видео, — сказал я невозмутимо Рыжему, хотя внутри у меня всё так и клокотало. Я закрыл за ним дверь, присел на краю кровати возле Кати.

«Ми-ми!» —  раздалось вскоре из-за стенки — Рыжий тащился от диснеевских мультфильмов. Как можно было только сочетать это помешательство на мультфильмах с его профессией, для меня так всегда и останется загадкой. Но мы все знали об этом чудачестве Рыжего, и никто его никогда не укорял.

Катенька лежала свободно раскинувшись. У края ее губ слегка выступила пена.

«Какие сладкие сны ты сейчас видишь, девочка?» —  подумал я и осторожно провел своей горячей ладонью по ее лицу, убрав упавшую ей на глаза непослушную челку. Даже и в таком состоянии она была очаровательна.