рассказ, а скорее собрание новых пословиц и лозунгов, помогающих «жить и любить» строителям коммунизма.

И в самом деле, анализ текста и логический разбор песенного повествования приводят нас в полное замешательство, выводя на поверхность абсурдность и несостыковку отдельных метафор. Например, строка «а вместо сердца пламенный мотор» вызывает явное недоумение. Как высоко может лететь машина с воспламененным мотором? Уж не саботаж ли все это? Песня явно не была написана для формального разбора. И вообще она была написана не для чтения и интерпретации, а для заучивания и заклинания, обещающего претворить сказку в жизнь при помощи коллективного магического действия. Автором был страх, иррациональный, слепой и в то же время совсем не выдуманный, испытанный страх, который создал внутреннюю цензуру на слова и интерпретации, мысли и вымыслы.

Песня помогает понять, как работали общие места и новые мифы сталинской эпохи. Несмотря на положительный акцент на слове «реализм» в 1930-е годы, принцип правдоподобного описания действительности явно большой роли не играл и принципиальным не являлся. С другой стороны, хотя многие образы песни напоминают об эстетике авангарда, ее целью не были ни поиски нового языка, ни обнажение приема, а как раз обратное, прикрытие приемов и коллективный гипноз по методу Павлова или по системе Станиславского, который требовал, чтобы актер входил в роль «до полного забвения себя»150. Советское коллективное бессознательное формируется не по Фрейду или Юнгу, а именно по Павлову. Песни сталинского времени существуют не просто как тексты, но как марши и магические заклинания. Слова должны были превратиться в дело, быль в сказку, если только об этом побольше петь. Голый король и его маленький разоблачитель – герои другой, буржуазно-индивидуалистической сказки. Здесь же преобладает коллектив, и если коллектив решает, что король одет и опасен, а пламенный мотор является мерой безопасности, то коллектив всегда прав.

Песня из другой музыкальной комедии Александрова «Цирк» воспевает карту Советского Союза и превращает новую советскую конституцию в любовную сказку.

Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек, Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек. От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей Человек проходит как хозяин Необъятной родины своей. Всюду жизнь привольна и широка, Словно Волга полная течет. Молодым везде у нас дорога, Старикам везде у нас почет. Но сурово брови мы насупим, Если враг захочет нас сломать. Как невесту, родину мы любим, Бережем, как ласковую мать.

Секрет популярности песни «Широка страна моя родная» и фильма «Цирк» (помимо художественного таланта режиссера и композитора) во взаимодействии патриотизма и эротизма. Советский человек (в фильме голос ведущего певца за кадром – мужской) любит родину, как невесту, и бережет ее, как ласковую мать. На первый взгляд, правда, песня вообще не о политике, а о природе, ее патриотизм кажется естественным и ободряющим, как весенний ветер, который помогает советским людям смеяться и любить (смеяться по-советски, без издержек буржуазного абсурда и сарказма, и любить чисто, как невесту, не как жену). Таким образом, новый миф единой советской страны кажется давно любимым и естественным, природным, не политическим. Одна фраза песни – «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» – была перефразирована в 1970-е: «Я другой такой страны не знаю, где так». Недосказанность в данном случае высказывала все, указывая также на туманность песенного оптимизма. Природа, описанная в песне, также вполне иконографична. Хотя в поговорке говорится, что у природы нет плохой погоды, в иконографии соцреализма плохая погода есть, и с ней надо бороться. Социалистический ландшафт знает только два времени года: весну и лето, зима и осень существуют только на Западе.

Сюжет фильма «Цирк» хорошо известен, менее известны слова режиссера Александрова, что фильм посвящается советской конституции. Советская конституция – скрытая муза мюзикла. Но даже его главная героиня, Марион Диксон, американская звезда с черным ребенком, понимает величие советского интернационализма и патриотизма и решает эмигрировать в Россию исключительно по любви – к новой родине и к ее герою-любовнику, инженеру-испытателю стратосферы. Традиционный любовный сюжет в фильме Александрова, в отличие от американского мюзикла (который он сильно напоминает), заканчивается не свадьбой, а патриотическим перерождением. Любовь слишком важная вещь, чтобы быть просто частью личной жизни. Любовь поставлена на службу родине и политическому перевоспитанию. Однако не всегда понятно, как разные виды любви (к женщине, к мужчине, к кино, к американскому кино, к родине) сочетались между собой и что являлось алиби для чего. Другими словами, можно долго спорить, является ли любовный сюжет фильма лишь кинематографическим клише, выражением любви к американскому кино или к Любови Орловой или же идеологическим ходом, помогающим воспеть и по-новому полюбить советскую родину.

Так или иначе, «Широка страна моя родная» представляет новую карту СССР. Вальтер Беньямин писал о том, что советской иконой в конце 1920-х годов стала карта, которая изображает СССР в центре мира. В сталинское время география наряду с лингвистикой становится одной из самых политических наук. Широкая и свободная страна песни полностью централизована: все дороги ведут в Москву, остальное пространство становится окраиной, ориентированной на центр. Однако большинство советских карт, открытых для народа, сознательно искажали ландшафт из-за соображений секретности. Секретные территории ГУЛАГа, строившегося как раз в это время, естественно, ни на каких картах не отражались. Таким образом, культ карт совпал с исчезновением более или менее объективной и неидеологизированной картографии. Советская страна была настолько широка и свободна, что ни на какие обычные карты она не вмещалась.

В конце сталинской эпохи стали популярны экзотическо-декадентские мотивы песен Александра Вертинского, вернувшегося на родину из эмиграции и привезшего