после того, как Рут Гласс мимоходом отметила этот феномен в Лондоне, джентрификация в североамериканских городах шла полным ходом. Потребовалось, впрочем, еще, десятилетие, прежде чем его характер был исследован вполне. Дэвид Лей, уроженец Уэльса, профессор географии, в 1970-х годах начал наблюдение за джентрификаторами в Ванкувере, чтобы установить, по его выражению, «когда хиппи становятся яппи». «Новый средний класс», как он назвал их, появился в 1960-е годы, в обстановке индивидуализма и зацикленности на нюансах при построении личной идентичности[104]. Именно этим был озабочен теперь новый средний класс в своем стремлении жить в старом городе, – писал Лей, – демонстрируя «знак отличия при утверждении идентичности», помечая свою территорию и отделяя свой клан от традиционных – обывательских – средних классов, живущих в пригородах. И, как писал в 1973 году социолог Рене Кёниг, «само различие»[105] и есть именно то, что отличает буржуазию: те маленькие детали, которые выделяют вас среди прочих, в частности – признание ценности в запущенном старом городе – ценности, которой жители пригородов просто не видят.

За десять лет перед тем свободу от условностей демонстрировали художники, заселяясь в старые складские и промышленные здания в центре города. Они наделяли признаками жилья те пространства, что жилыми никогда не были, и таким образом выделяли себя из общей массы. Теперь новый клан джентрификаторов представлял свою версию свободной жизни, желая отмежеваться от поколения родителей. Старый, переживающий упадок город был для них пейзажем свободы, противоположностью якобы конформистским пригородам, где они могли выразить новые вкусы и новую систему ценностей. В Сан-Франциско, к примеру, в районе Кастро Мануэль Кастельс исследовал субкультуру сексуальных меньшинств. Здесь в результате определенного этапа эмансипации тогда происходило формирование отдельного пространства сексуального раскрепощения – процесс, мастерски описанный в романе Армистеда Мопина «Городские истории» (1978). Джон Колфилд, автор, изучавший Торонто семидесятых годов, описал, насколько важным для личной свободы считали тогда местные джентрификаторы обитание в сердце города. «Места в старом городе обеспечивают разнообразие и свободу, – писал он, – приватность и фантазии, возможности для карнавала»[106]. Другой ученый, Брайан Дж. Л. Берри, в 1985 году писал, что «эти люди отдают предпочтение эстетической стороне образа жизни, радостям жизни в городском центре»[107]. Умирающий город стал их игровой площадкой.

В двух вопросах, однако, новый средний класс разделял убеждения старого класса, которого в прочем сторонился: деньги и социальная незащищенность. Доходы устойчиво росли тогда у служащих в области, которую социолог Даниэл Белл окрестил «постиндустриальным обществом» – связанной со сферой услуг, информационными технологиями, финансами, культурой. Как и любая другая прослойка среднего класса, на протяжении всей его истории они стремились к укреплению коллективной идентичности, демонстрируя с этой целью свое превосходство. Еще в 1899 году в авторитетном труде «Теория праздного класса. Экономическое исследование институций» Торстен Веблен объявил ключевым фактором буржуазного поведения «демонстративное потребление»: приобретение и выставление напоказ необязательных в жизни вещей ради демонстрации своего богатства и той свободы, которую оно приносят. Семьдесят лет спустя новая, отколовшаяся от своего класса группировка действовала точно так же. Будучи не вполне уверенными в новом месте, куда они переселялись из пригородов, джентрификаторы стремились поскорее пустить корни и пометить свою территорию. Но ничто не поможет вам лучше одновременно укорениться, обособиться, освободиться, вложить средства в нечто надежное, но достаточно рискованное, чтобы это могло послужить достойной темой для разговора за ужином, и продемонстрировать ваше решение всему миру, чем покупка и реконструкция маленького ветхого складика или таунхауса в самом центре города.

В расчете на это новое поколение, уже стоящее на пороге, у Фаней-Холла появился бизнес-план, хоть и рискованный, но всё же достаточно убедительный, чтобы обеспечить Джеймсу Роузу и Бенджамину Томпсону скромные, символические инвестиции в размере десяти миллионов долларов по линии города, штата и федерального правительства. Реставрационные работы начались в 1972 году с восстановления элементов конструкции зданий вроде огромного купола над рынком Квинси или тех изящных исторических деталей, что так радовали глаз. Вдоль фасадов зданий были установлены новые тенты для защиты от яркого солнца посетителей кафе и ресторанов, которых Роуз и Томпсон надеялись переманить с Бикон-Хилла. Даже когда здания уже не выглядели обшарпанными, потребовались еще два года, чтобы убедить подключиться частных инвесторов. Роузу пришлось порыться в маленькой черной записной книжке и серьезно надавить на знакомых из доброго десятка финансовых структур в Бостоне и своих старых партнеров вроде банка «Чейз Манхэттен», который когда-то страховал его моллы в пригородах. Ведь Джеймс Роуз обладал, в конце концов, отличной репутацией[108]. Может быть, в его проекте что-то и было. Когда после кризиса цены на нефть неожиданно взлетели, идея торгового центра, до которого можно добраться пешком, не казалась уже настолько безумной.

Можно было начинать работу. После того как по проекту Томпсона и Роуза отреставрировали исторические здания, старые вывески лавок, каменные полы и брусчатку на площади – все характерные детали – в помещения въехали арендаторы. Это были не хорошо известные бренды, не «якорные магазины» по образцу обычных моллов, но независимые специализированные предприятия вроде «Крейта и Баррела», лавки сувениров и ремесленной продукции, маленькие кафе – живая, разнообразная смесь, подражающая сумбурной и оживленной атмосфере старого рынка, только с большей театральностью и без грязи. Впечатления от посещения торгового центра должны были привлекать посетителей не меньше (если не больше), чем сами магазины; покупки должны были сделаться таким же приятным занятием, как и обед в ресторанах Фаней-Холла, беседа за чашкой кофе в одном из его кафе или любование архитектурой комплекса. Инновационной была идея использовать старые рыночные тележки в качестве прилавков для мелких торговцев или ремесленников. «Мы наняли толковую молодую женщину, – говорил Роуз в интервью, – которая перевернула всю Новую Англию в поисках художников, ремесленников и мелких предпринимателей с узкой специализацией»[109]. Это было нужно для создания подходящей атмосферы, для трансляции нужных сигналов, которые привлекали бы на вершину холма джентрификаторов. Те не ходят за покупками в торговые центры. Они не живут в пригородах. На своей городской игровой площадке они ищут что-нибудь иное, нечто уникальное.

То, что предлагалось в Фаней-Холле, на тот момент было уникальным. Это была монетизация качеств города – то, за что годами боролись активисты вроде Джейн Джекобс. Это было попыткой воплотить в трех измерениях представления Томпсона о городе как об источнике удовольствия и развлечения, а не упадка и беспорядков. И всё же бизнес-план был невероятно рискованным. Стоимость новой жизни для старого здания была огромной. Не было «ключевых» партнеров, надежных брендов вроде «Сирса» или «Мейсис», которые бы гарантировали