По доскам будки вдруг что-то несильно шлёпнуло, и Коля насторожился. Он, наверное, минуту сидел, не дыша, и вслушивался в шелест дождя и равномерный шорох листвы. Вокруг туалета словно бы кто-то бродил: Коля явственно различал звук шагов и даже, вроде бы, слышал негромкое ворчание. Умом он, конечно же, понимал, что в действительности никого там нет, не может там никого сейчас быть; он говорил себе, что это обострившиеся ночью чувства подводят его, и пошаливает разыгравшееся воображение; он убеждал себя, что странные звуки производит какая-нибудь ветка, скребущая по стене будки, что это дождь шлёпает по лужам, и ветер треплет на крыше задравшийся кусок рубероида…

В стену ударило что-то, и Коля подскочил.

Мышь?!

Да-да! Мышь. Здоровенная. Крыса. Или кошка. Или собака. Тут в деревне полно собак. Какая-нибудь сорвалась с цепи, убежала и сейчас бродит вокруг будки сортира и ворчит, чуя близость чужого человека. Собака! Конечно, это собака!

Сердце бухало в груди тяжело и редко — будто остановиться собиралось. Во рту скопилась густая горькая слюна. Коля дотянулся до свечки, дрожащими пальцами погасил фитиль. Он знал, что свет виден снаружи, — в тонких, грубо сколоченных стенах будки было предостаточно щелей.

И тут запертая дверь дёрнулась, клацнув задвинутой в скобу щеколдой. Кто-то пробовал открыть туалет снаружи. Собака?!

Ха!

Накатил такой страх, что Коля понял: либо он немедля умрёт от разрыва сердца, либо сойдёт с ума через несколько минут. Рассуждать логически он почти уже не мог. Теперь он слышал и негромкое урчание с той стороны хлипкой двери, и близкое неуклюжее топтание чьих-то ног, и хруст ломаемых веток, и шуршание лопухов. Кто-то пальцами скрёб липкие от смолы горбыли-доски. Кто-то постукивал по стенам. Кто-то испытывал дверь на прочность. Совсем рядом, совсем близко.

Коля натянул трусы и приготовился бежать.

Но прежде…

Прежде…

Он трясущимися руками выдергал из-за балок все газеты и побросал их горкой на пол. Стянул с потолка отвисший кусок рубероида. Смял журнал «Крокодил». Рассыпая спички и не замечая этого, с пятой попытки зажёг свечу и положил её в груду бумаг под ногами.

Он закрыл глаза, взялся правой рукой за щеколду и заставил себя считать до пятидесяти, не обращая внимания на поднимающийся жар и лезущий в горло дым.

Чтобы бежать, ему нужен был свет.

Как можно больше света.

Вовке Дёмину приснился кошмар — будто бы он вышел с гитарой исполнять номер самодеятельности и заметил вдруг, что стоит на сцене актового зала без штанов, в одной рваной и грязной майке. От такого позора он проснулся и обнаружил, что лежит раскутанный, а оба одеяла горкой валяются в проходе. Засветив фонарик и положив его на подушку, Вовка взялся поправлять сбившуюся постель, но дело до конца не довёл, поскольку разглядел, что дверь их комнаты приоткрыта. По ногам ощутимо тянуло холодом, и Вовка заподозрил, что открыта и уличная дверь. Терпеть такое безобразие он не собирался. И, закутавшись в одеяло, направился к выходу.

До веранды он не добрался. Какая-то стремительная тень, мелькнув в луче фонаря, налетела на Вовку и отбросила его к стене.

Вовкин крик переполошил всех. Даже девчонки проснулись, заколотили в стену кулачишками.

— Тихо, тихо! — пытаясь зажать Вовке рот, упрашивал Коля Карнаухов. — Там кто-то есть! Кто-то пришёл! Да тихо же ты! Смотри! Туда смотри, дурачина!

В стёклах веранды трепетало нечто розовое, нежное — будто заря в воде отражалась.

— Пожар, — вслух удивился появившийся на пороге комнаты Димка Юреев.

— Сортир горит, — сказал Иван Панин, по стенке продвигаясь к веранде.

— Это я его поджёг, — сказал Коля Карнаухов. Он задыхался, голос его дрожал. — Я поджёг… Чтобы светло было…

В крохотном тамбуре, отделяющем мужскую комнату от прочих помещений барака, на несколько секунд сделалось тесно. Парни толкались, торопясь вместе пролезть на веранду через узкий проём. Вовка уже не кричал, понимая, насколько смешно выглядит со стороны его испуг; он пытался подняться на ноги, но не мог в общей сутолоке — его пихали, об него запинались, под его рукой каталось ведро, его ноги запутались в одеяле.

— Мне кажется, это они… — сказал, откашливаясь, Коля Карнаухов. — Те парни из трактора… Я едва мимо них проскочил.

— Там действительно кто-то есть, — сообщил Иван Панин, первым встав у окна веранды. — Вольдемар, дай сюда фонарь!

— Дверь! — забеспокоился Коля. — Дверь надёжней заприте! Я только крючок накинуть успел!

Луч фонаря скользнул за мокрое стекло, ткнулся в заросли сирени. Разглядеть что-либо сквозь дождь было непросто.

— Вон! Вон! — завопил Серёга Цаплин, напряжённо всматривающийся в ночную мглу, лишь чуть разбавленную пожаром. — На тропинку трое вышли!

— Вижу, — подтвердил Иван.

— Справа от крыльца один. За кустом, — сообщил Миха Приёмышев.

— У кочегарки, вроде бы, двое, — сказал из дальнего угла веранды Димка Юреев.

— И у туалета они наверняка есть! — почти закричал Коля Карнаухов. — Я слышал, они там кругами ходили!

— Человек десять, — прикинул Иван.

— Может, уйдут? — предположил перепуганный Димка.

— Конечно, уйдут! — хмыкнул Серёга. — Только прежде пару челюстей сломают.

— Силы примерно равны, — заметил Иван.

— У них цепи, наверняка, при себе, — сказал Серёга. — И ремни солдатские со свинцом в пряжках. Кастеты. А у нас что?

— У меня — вот! — сказал Миха Приёмышев, показывая на ладони свою «финку».

— Нож убери, — посоветовал Коля.

Миха спрятал «финку» в голенище сапога — и вовремя. На веранде, держа в одной руке зажжённую керосиновую лампу, появился заспанный Борис Борисыч в чёрном трико с вытянутыми коленями и длинной мятой рубахе. Из-за спины доцента выглядывали девчонки — Света и Марина.

— Что тут происходит?! — рявкнул Борис Борисыч, забавно шевеля бровями.

На короткое время в бараке установилась полная тишина — только дождь шумел, и