Шрифт:
Закладка:
— А если завтра опять дождь? — спросил Иван Панин.
— Дождь не дубина, — фыркнул Петрович. — Да и вы не глина. Не размокнете… Поесть гостю предложите?
Не дожидаясь ответа, он сел на ближайший табурет, дотянулся до миски, взял горстью хлеб, сколько прихватилось, подвинул к себе кастрюлю с черпаком, нюхнул пар и улыбнулся широко, посверкивая золочёными коронками.
— Со вчерашнего дня ничего не жрал!
Ел бригадир быстро и некрасиво: хлюпал, чавкал, утирал запястьем ноздреватый, будто гриб-трутовик, нос. В мокрых усах его застревали хлебные крошки и капуста, смотреть на них было неприятно.
— Ничего чудного не видели? — спросил вдруг Петрович, принимаясь за второе блюдо.
— Нет, вроде бы, — осторожно сказал доцент, замечая, как насторожились парни, особенно Дмитрий, Сергей и Николай — они даже есть перестали. — А должны?
— Не знаю, — сказал бригадир, игнорируя вилку и черпая картофельное пюре ложкой. — Росцыно деревенька странная. Так что, если что, не пугайтесь.
— А чего пугаться-то? — хмыкнув, спросил Иван Панин.
— А ничего не пугайтесь, — в тон ему ответил Петрович. — Я ведь и сам ничего не знаю. Меня предупредить просили. Вот я и предупреждаю.
— Кто просил?
— Да есть тут один… Деятель… — Бригадир разобрался с картошкой, куском хлеба вычистил тарелку, проглотил обжигающий чай, налитый в эмалированную кружку, и встал рывком, звонко хлопнув себя по коленям.
— Мне ещё на ферму надо заглянуть. И на силосную яму. А вы, значит, сегодня отдыхайте, а завтра, с новыми силами, — пожалуйте на поле. Я проверю.
Он попрощался кивком разом со всеми, выдернул из кармана алюминиевый портсигар, открыл его щелчком пальца, размял беломорину, закусил её жёлтыми зубами, подмигнул девчонкам. И проговорил неразборчиво, уходя в дождь:
— У соседей трактор с телегой пропал. И человек двадцать молодняка.
* * *Дождь с небольшими перерывами лил целый день. Было скучно и тоскливо, не спасали ни шахматы, ни шашки, и даже домино всем быстро надоело. Вовка Дёмин, развалившись на кровати, зевал, смотрел в потолок и тихо бренчал на гитаре, игнорируя просьбы приятелей что-нибудь спеть. Миха Приёмышев ковырял зэковской «финкой» стену, пытаясь забавы ради проделать отверстие в девчоночью комнату. Время от времени Миха оставлял нож и брал с тумбочки кружку. Он прикладывал её к выцарапанному уже углублению и, припав к донышку ухом, напряжённо вслушивался в невнятные звуки, идущие с той стороны. Все замолкали, и даже Вовка прекращал перебирать струны.
— Чего там? — спрашивал кто-нибудь.
Миха не отвечал, только хмыкал многозначительно и опять брался за финку. Стена была на удивление крепкая.
Коля Карнаухов, за своё пристрастие к рисованию давно уже получивший кличку «Худо», взялся доделывать неделю назад брошенную картину: в циклопическом масштабе он воспроизводил на стене картинку с пачки сигарет «Шипка».
— Не туда ты, Коля, пошёл учиться, — пропыхтел Иван Панин, отжимаясь на кулаках в узком проходе меж кроватей.
— Ты, кажется, тоже, — сказал Коля, увлечённо штрихуя выцветшие обои шариковой ручкой.
Димка Юреев, с первого курса прозванный «Пионером», читал «Малую землю». Он карандашом делал в книге какие-то пометки и досадливо поглядывал то в залитое дождём окно, то на тусклую лампочку, окружённую липкими спиралями мухоловок, — света было слишком мало, а у него и без того были проблемы со зрением.
— А я Маринке мышь подложил, — громко сказал Серёга Цаплин. Все посмотрели на него, не понимая, о чём он говорит.
— Под крыльцом мышь дохлая валялась, — пояснил Серёга. — А Маринка сапоги на веранде оставила. Ну я туда и бросил. — Он ухмыльнулся.
— Ты как ребёнок, — сказал Иван Панин и захрустел пальцами — будто хворост ломал.
— Она же мышей боится, — одобрительно сказал Миха Приёмышев.
— Ну да, — кивнул довольный Серёга.
В трёхлитровой банке, стоящей на подоконнике, бурно закипела вода. Коля Карнаухов оставил рисование, выдернул из розетки провода, вытащил из банки кипятильник, сделанный из половинок бритвенных лезвий, спичек и ниток, спрятал его под матрас. Зубами надорвав пачку грузинского чая, щедро сыпанул в кипяток заварку.
— На ужин что будет? — оторвавшись от книжки, спросил Димка. — Опять картошка?
— Девчонки макароны по-флотски обещали, — сказал Коля.
— Макароны по-скотски, — попытался пошутить Серёга. Никто не засмеялся.
— Надоело всё, — сказал Миха. — Домой хочу. Мне Юрай Хип обещали достать.
— Чего? — спросил Коля, мешая чай прикрученной к ивовому прутку ложкой. — Это джинсы, что ли, такие?
— Э-э! — махнул рукой Миха. — Дярёвня!
— А на танцах Аббу включали, — как бы между прочим сказал Серёга. — И Бони Эм. Вот тебе и дярёвня. А девчонки — ммм!.. Кровь с молоком, не то что наши.
— Наши тоже ничего, — возразил Иван и сел на угол кровати.
Они уже были готовы завести обычный вечерний разговор, обсуждая одногруппниц, как вдруг за дверью кто-то истошно завизжал.
Все вскочили.
— Маринка, — опознал Иван.
— Мышь! — радостно догадался Серёга.
* * *Марина Хадасевич стояла на столе, едва не упираясь головой в потолок веранды, крепко держала в правой руке левый сапог, будто душила его, и, закатив глаза, долго и непрерывно визжала — удивительно, но воздух в её лёгких никак не кончался.
— Во дура, — сказал Серёга.
Вообще-то Марина Хадаевич была умницей. Красоты ей тоже было не занимать. Спортсменка и комсомолка, она была племянницей какой-то невеликой шишки из горкома — вот только за это Серёга её и невзлюбил.
— Это ты! — воскликнула забравшаяся на лавку Света Горина. Она, вообще-то, мышей почти не боялась, но очень уж страшно визжала Маринка.
— Что — «я»? — изобразил недоумение Серёга.
— Ты сунул! — Света спрыгнула с лавки, шагнула к улыбающимся и
