— А когда я с Наташей стал танцевать, — не обращая внимания на слова приятеля, продолжил Серёга, — в клуб ввалились человек двадцать местных. У одного цепь велосипедная была — ему потом Колюня нос сломал.

— А прицепились-то почему? — спросил Димка.

— Потому что хотелось им, — ответил Серж. — Они ж все пьяные были. Явно, не танцевать пришли, а за приключениями.

— Дураки вы, — сказал Вовка, выкладывая на одеяле части разобранного фонарика.

— Может и дураки, но с Наташей я уже договорился, — хмыкнул Серж.

— Да ладно тебе врать! — отмахнулся Миха.

— Не веришь, не надо.

— А о чём договорился? — спросил, хмурясь, Димка.

— О чём надо.

— Ты про драку давай, — сказал Иван, почёсывая набитые костяшки. — Сколько их всего-то было?

— Да весь клуб, практически. Самого главного, того, что с цепью, Колюня с первого удара положил. Молоток, парень!

— Я пьяный был, — буркнул Коля.

— Ну и я троим неплохо так засветил, пока мы к выходу пробирались. Рванули в ночь со всех ног, думали, успеем уйти. А у них, оказывается, трактор был. С телегой. Мы уж думали, что оторвались. А они нашли, догнали… Да, погоня была, как в кино.

— Убились они, — мрачно сказал вдруг Коля.

— Да ладно тебе, — отмахнулся от него Серж. — Такие не убиваются!

— Убились, я видел.

В комнате стало тихо.

— Вы это о чём? — приподнявшись, прохрипел Димка севшим голосом. — Вы про что это? А?!

— Да трактор у них перевернулся. Вместе с телегой, — неохотно сказал Серж. — Мы в кусты бросились, в берёзки, а деревенские на тракторе за нами. А там землю кто-то перепахал, пласты прямо такие поднялись, чуть ли не в мой рост. Вот они на этих пластах и кувыркнулись.

— А вы? — спросил Миха.

— А что мы? Убежали. Рванули, что было мочи. Мы и не видели толком ничего.

— Я видел, — ещё мрачней сказал Колюня.

— Не мог ты ничего видеть! — рассердился Серж. — Ночь, темно, кусты! Что там разглядишь?!

— Я всё видел, — сказал Колюня. — Скотомогильник это был. Там коровы были.

— Да, вонища там такая стояла, что не продохнуть, — признал Серж.

— И они живые были, — тихо сказал Колюня. — Как мёртвые. Но живые.

— Кто? — не понял Миха.

— Коровы.

Утром был сильный дождь, так что на поле никто не пошёл. Жестяная крыша гудела, водяные веретёна со звоном бились об стоящие у фундамента вёдра, сочно шуршали кусты и трава — под этот шум хорошо дремалось. Разоспавшиеся парни уже пропустили завтрак. Если бы не холод, они, наверное, проспали бы и обед, тем более, что бородатый доцент Борисыч, заглянув в их комнату и убедившись, что подопечные на месте, побудки объявлять не стал, а тихонько отступил, довольный, что может и сам пару часов провести в безответственном расслабленном спокойствии.

Несколько раз приходили девчонки, стучались долго, прежде чем заглянуть в тёмную комнату, морщились от мужского духа и просили то картошку почистить, то посуду помыть, то воды принести. Скромные просьбы их оставались без ответа, лишь храп и сопение парней делались чуть менее выразительными. Девчонки ждали на пороге, ещё на что-то надеясь, вздыхали, поругивались, но будить сонь не решались — через тонкую стенку они слышали обрывки ночного разговора и теперь догадывались, что ребятам действительно нужно отдохнуть. Девушки возвращались на кухню и делали дела сами — как это обычно и было: скоблили овощи, шинковали капусту, варили суп и картошку на пюре, в большом противне готовили гуляш из совхозной баранины, кипятили в тазах своё девчоночье бельё, закрывая его оцинкованными, похожими на боевые щиты, крышками, грели воду — много воды — чтобы потом, запершись на хлипкий шпингалет, завесив окна простынями и раздевшись, быстро пугливо помыться, поливая друг дружку горячей водой из больших эмалированных кружек.

На кухне было тепло, хотя батареи отопления начали оживать лишь к полудню — это Миха Приёмышев и Коля Карнаухов, не притерпевшись к холоду и не убоявшись непогоды, перебежали по улице в пристройку котельной, нащепали огромным ножом-хлеборезом лучины и развели в чугунной печи огонь. Они так и просидели в котельной до самого обеда — Коля прятал здесь остатки привезённого из района портвейна, так что скучно приятелям не было.

Столоваться вышли уже все. Стол был накрыт на холодной веранде: от кастрюль поднимался пар, стёкла густо запотели, с потолка кое-где капало. Вовка Дёмин вытащил свой радиоприёмник, включил «Маяк» — на «Маяке» играли «Самоцветы». Доцент Борисыч шуршал местной газетой «Звезда», строго поглядывал на молодёжь — он видел, что Сергей будто побит, что Николай и Михаил чуть навеселе, что Дмитрий неестественно напряжён, а Иван Панин взбудоражен, словно бы к драке готовится. Доцент немало поездил по совхозам, не единожды бывал в стройотрядах — и студентом, и аспирантом, и вот как сейчас — доцентом. Он хорошо знал подноготную жизнь таких маленьких студенческих сообществ; знал он и то, что подопечные о его осведомлённости не догадываются, не берут её в расчёт. Доцент чувствовал — в прошедшую ночь что-то случилось. И потому, услышав гудение пробирающего по грязи УАЗика, ничуть не удивился, приготовился к непростому разговору с людьми в милицейской форме. Но — обошлось. На совхозной машине приехал бригадир Петрович, седоватый крепкий мужик в засаленном картузе, армейских шароварах и тяжеленных кирзовых сапогах. Петрович взошёл к веранде как хозяин, дверь открыл, не постучавшись, поздоровался кивком разом со всеми, на девчонок глянул озорно, прищурясь. Спросил:

— Кушаете?

Заслюнявив в пальцах искуренную беломорину, выбросил её через плечо, прикрыл дверь, ладонями стряхнул с плеч воду и сообщил:

— Я вам мяса привёз, забирайте. Мешок под крыльцом.

Доцент Борисыч отодвинул миску со щами, встал со стула. Сказал, показывая на матовое от сырости окошко:

— Дождь.

— Ага, — согласился бригадир. — Техника в поле вязнет. Я ещё вилы