Сотни детей обрели в русском приюте в Шанхае свой второй дом – всего за годы существования в нем выросли около трех с половиной тысяч воспитанников. Владыка Иоанн любил быть среди детей и жил в комнате на втором этаже приютского дома: он сам принимал у воспитанников приюта экзамены, посылал к праздникам открытки, делал подарки.

В 1937 году в результате воздушной войны между Китаем и Японией Шанхай был почти полностью разрушен. За один только первый год японской оккупации санитарная служба мэрии вывезла с улиц Шанхая более тридцати тысяч трупов людей, умерших от голода и болезней. Приют во имя святителя Тихона Задонского, где в то время было примерно девяносто воспитанников, сохранился разве что чудом, а владыка Иоанн приводил все новых и новых найденных на улице детей. Персонал даже стал на него ворчать: как в голодное время накормить сто детей хотя бы простой овсянкой? Но по молитвам Иоанна Шанхайского как-то все устраивалось, и когда запасы заканчивались, кто-нибудь из благотворителей привозил в приют крупу или муку.

Бывший собор в честь иконы Божией Матери «Споручница грешных», Шанхай. Современный вид

«Приниженность и нищета китайцев ужасала. В Шанхае масса нищих, калек, со страшными болезнями, гноящимися глазами. Ночью они валяются на улицах, спят, как звери», – вспоминает о Шанхае 30-х годов Надежда (Эстер) Улановская.

Нищета была такая, что в шанхайских трущобах новорожденных девочек нередко выбрасывали в мусорные баки. Мария Александровна Шахматова, с первых шагов помогавшая организовывать детский приют в Шанхае, вспоминает, как однажды архиепископ Иоанн попросил ее купить две бутылки китайской водки и пойти вместе с ним ночью в трущобы Шанхая. Они долго в темноте ходили по узким, извилистым улочкам («чтобы не проник злой дух») самого опасного района в городе, встречая на пути бродяг и пьяниц, и вдруг услышали писк младенца. Какой-то бродяга подобрал ребенка в мусорном баке, и отец Иоанн сумел уговорить отдать ему девочку за бутылку водки. В ту ночь владыка вернулся в приют с двумя младенцами на руках. Одна из девочек-китаянок получила имя Валентина и впоследствии вместе с русской колонией переехала в Сан-Франциско.

К советской власти владыка Иоанн относился столь же непримиримо, как и его духовный наставник, митрополит Антоний (Храповицкий), который считал, что к коммунистическому режиму не применимы «никакие исторические параллели и аналогии».

В 1949 году к власти в Китае пришли коммунисты. Пять с половиной тысяч русских были вынуждены покинуть Шанхай.

Из всех стран мира только Филиппины согласились принять русских беженцев. Им выделили большой палаточный лагерь на острове Туба-бао, на территории упраздненной военной базы США. В апреле 1949 года вместе с русскими беженцами на остров прибыл и жил здесь три месяца епископ Шанхайский Иоанн (Максимович). В лагере были устроены две палаточные церкви – одна в честь Архангела Михаила, вторая в честь преподобного Серафима Саровского. Деревянное здание бывшей американской военной церкви с разрешения филиппинских властей стало Свято-Богородицким собором. По воспоминаниям очевидцев, деревянный собор стоял на самом высоком месте, откуда открывался красивый вид на океан и ближайший лес.

Через три месяца владыка Иоанн отправился в США, где добился для большинства русских беженцев разрешения на въезд в Америку. Как ему удалось это сделать, до сих пор остается загадкой. Говорят, владыка целыми днями сидел на ступеньках сената, добиваясь приема у влиятельных лиц. К 1953 году все русские эмигранты выехали с Тубабао в США, Австралию и страны Латинской Америки. Как оказалось, вовремя: после отъезда последней группы беженцев на остров обрушилось цунами. С тех пор там больше никто не жил, вся территория временного городка заросла джунглями.

Сам владыка Иоанн с 1951 года продолжил свое служение в Западной Европе, став епископом Брюссельским и Западноевропейским. Его официальная резиденция находилась сначала в Версале, а потом в Брюсселе, но он много времени проводил в Париже и его окрестностях: русские эмигранты часто приглашали его служить в храмах и временно арендуемых помещениях.

В бытность владыки Иоанна епископом Брюссельским и Западноевропейским было восстановлено почитание западных святых неразделенной Церкви (то есть живших до отделения Католической Церкви от Православной) – в православных храмах стали поминать покровительницу Парижа святую Женевьеву (Геновефу), просветителя Ирландии святого Патрика (Патрикия) и других западных святых.

Владыка Иоанн с необычайным благоговением служил Божественную литургию. Во время богослужения он не произносил в алтаре ни одного лишнего слова и не разрешал другим, а после службы сам долго омывал священные сосуды, еще раз прикладывался ко всем иконам – ему нужно было «остыть» от того внутреннего горения, которое он всякий раз испытывал во время литургии.

Все эти годы владыка Иоанн продолжал вести жизнь аскета: обычно он ничего не ел в течение дня и лишь за полночь обедал каким-нибудь простым овощным блюдом, по-прежнему никогда не ложился в постель и немного дремал, сидя в кресле. В четыре утра принимал холодную ванну и становился на утреннюю молитву.

Отец Герман (Подмошенский), тогда семинарист, рассказал, каким увидел владыку Иоанна в 1959 году, во время его приезда в Америку: «Его подрясник был ярко-голубого цвета, сделанный из тонкой, дешевой китайской «ткани для бедняков». Наружное его облачение – саккос – также выглядел своеобразно. Хотя это было и епископское облачение, сделано оно было из белой парусины, на которой были вышиты маленькие крестики пурпурного и оранжевых цветов – руками детей из его шанхайского приюта… Его митра вместо того, чтобы быть блестящим, шарообразным и пышным украшением, демонстрирующим епископальное величие и роскошь (хотя, по сути должна быть образом тернового венца), представляла собой помятый, слегка болтающийся колпачок, который скорее походил на большую скуфью странной формы, со всех четырех сторон на нее были нашиты маленькие дешевые бумажные иконки. Все его облачение было больше его собственного роста, и, казалось, будто он подвешен на нем. Волосы его были растрепаны, выражение лица – весьма сердитое, нижняя губа свисала, а маленькие черные глаза часто закрывались. Но хуже всего была его речь. Воистину, я не мог разобрать даже и одной фразы из его проповеди. Но на молебне, когда он кропил святой водой, весь его образ преобразился – глаза загорелись каким-то внутренним светом, и казалось мне, что его душа ликовала с детьми, которых он обильно поливал только что освященной водой».

Семинаристы быстро убедились, что за «суровым видом» владыки скрывалась любящая, по-детски