– Но у тебя здесь канализации даже нет, – напомнил Леша, – а в обмен дадут квартирку со всеми удобствами.

– Обживусь со временем – септик поставлю.

Любава подставила ладонь под теплую кроличью морду. Та ткнулась в нее в поисках вкусного. Фокус: ниоткуда появился кусочек морковки, словно карта из рукава иллюзиониста. В карманах у нее морковь, что ли? Странная дамочка.

– В войну здесь были немцы, – задумчиво сказала она, – да что я рассказываю: ты сам знаешь, в одной школе учились. У нас тут военнопленные немцы на восстановлении завода работали в сорок шестом и дома строили. Бабушка рассказывала, что, когда видела их, всегда думала: вот, наверное, и ее Федя где-нибудь в Германии так работает, строит там что-нибудь, и вот-вот вернется, когда вся сумятица уляжется. И даже немцам этим старалась краюху хлеба сунуть, хотя сама голодала. Ей казалось, что она тут немца покормит, а там ее Феде какая-нибудь крестьянка тоже кусочек не пожалеет.

Кролики жевали сено и внимательно слушали.

– Только оказалось, что мой дедушка умер еще в начале войны, но похоронку моя мама спрятала. Она боялась, что бабушка сойдет с ума, не переживет… Надеялась, что та смирится. Отдала только после войны, сильно плакали… Дед получил звание Героя Советского Союза посмертно. Улицу его именем назвали. А умер он за этот дом, – Любава кивнула через плечо. – За то, чтобы бабушка и мама в нем жили. И за то, чтобы я в нем жила. Он всегда знал, что у мамы будет дочь. Когда ругал ее, говорил: «Вот родишь такую же непослушную девчонку, хлебнешь с ней!» – полушутя. И мама недолго пожила с моим отцом, вернулась сюда, когда мне было пять лет. Отец хороший был, но пьющий. А когда пил – своих не узнавал. Я здесь выросла, Леша. И дом этот никому не отдам.

– Тогда поторопись с экспертизой.

– Придется затянуть поясок, – вздохнула Любава. – Недешевое, наверное, удовольствие. – Она подняла голову – закружился мягкий нежный снежок. – Я елку во дворе поставлю, – решила Любава, – приходи, Леша, на Новый год сюда, отмечать. Будут Галя и Роза. Ты же хотел когда-то, – и она сверкнула лукавой улыбкой.

Леша тоже улыбнулся: да, было дело. Он как-то полгорода обегал, надеясь найти место, где Любка Пряникова отмечает Новый Год. Так и не нашел. Одна компания отсылала его в одну сторону, другая – в другую. Ее везде видели и нигде ее не было. Разгадка оказалась проста – Любава уже студенткой лихо отыгрывала Снегурочку и умудрилась поздравить за ночь всех, кого знала. А Леша-то надеялся посидеть с ней за столом, выпить шампанского, пригласить на медленный танец…

– Приду, – пообещал он.

Она не спросила, как же его партнер с поставками леса и не нужно ли ему уезжать. Снова склонилась над кроликами. Он почувствовал теплую благодарность за то, что не стремится вывернуть наизнанку его вранье, хотя явно все понимает.

Он попрощался с ней и вышел. Сел за руль и отправился домой – туда, куда ему прежде совсем не хотелось возвращаться. В мамину опустевшую квартиру. Теперь, после разговора с Любавой, он думал о ней с новым чувством: с теплом и уверенностью, что все будет хорошо, и впервые после смерти мамы он не заплачет, войдя в маленькую прихожую, где на стене висела вышитая ею картина – плывущие по волнам гуси-лебеди. Попрощаться по-человечески.

Он не потерял ее навечно, нет. Она там, ее тепло все так же рядом с ним, как и в детстве: оно кроется в этих гусях-лебедях, в старенькой посуде, которую она мыла тысячи раз, тщательно сложенные в шкафу простыни и пододеяльники хранят следы ее утюга, и каждая складка на них сделана ее руками. И даже ее шампунь остался на полочке в ванной. Все как прежде, просто он, Леха, вырос, и этот дом уже не принадлежит ему, он – мамин, а ему пора снова в путь… Одиночество преследует по пятам, но если гнать быстро-быстро, то можно забыть об этом.

Он уехал, а Люба поднялась по ступеням крыльца – они тихо пели под ее ногами. Как красив снежок! Кружится себе и кружится. Поймав снежинку на ладонь, Любава посмотрела, как тает ажурный узор в маленькую каплю, и ушла в дом.

Попугай негодующе орал: он считал, что Любавина жизнь должна вращаться вокруг его персоны, и каждый ее уход расценивал как предательство. Выпустив его из клетки, Любава вернула его расположение – он забрался к ней на голову и принялся укладывать ее короткие волосы в ему одному понятную красоту.

С попугаем на голове, не раздеваясь, Люба уселась звонить свекру. Она волновалась за Самуила Ивановича – тот казался ей замечательным отцом, и она мечтала, что когда-нибудь он станет и замечательным дедом: строгим, справедливым и обожающим своего внука или внучку.

Самуил Иванович ответил почти сразу же.

– Как вы себя чувствуете? – начала было Любава, но он тут же перебил ее и долго начальственно рокотал в трубку. Любава слушала его очень внимательно, иногда только вставляя «да» или «нет».

Попрощалась со свекром она минут через пятнадцать, посидела в задумчивости.

Следом пришла смс: «Посмотри новый сценарий, Галка шьет бабу».

Работа потихоньку начала занимать Любаву больше, чем проблемы. Она открыла ноутбук и прочитала сценарий Зимнего Чаепития, ежегодного праздника в городском детском доме. Обычно накрывались столы с баранками, соками и пряниками и отыгрывалась простенькая веселая программа. В этом году традиция не была нарушена: чаепитие и сказка о том, как Снежная баба ожила и ушла со двора, а дети ее искали.

Читая сценарий о Снежной бабе, Любава мысленно перенеслась к другому сценарию: что, если бы она сказала «да» Лешке Вольнику?

Никакой он не успешный бизнесмен, это понятно – возможно, был им, но прогорел. Роза недаром на него рычит – чует обман. Но, в конце концов, кто в этой жизни не пролетал со свистом? Разве же это порок? Просто невезение.

Он был неплохим парнем в школе, хоть и ужасным бабником, и, наверное, не сильно изменился – его алый пламенный букет и разговоры о сексе недвусмысленно намекают Любаве, что ее персона интересует его не только в вертикальном положении.

И он хорош собой – с него даже загар еще не слез. И после встречи со Степой горечь накопилась в душе – выплеснуть бы… стать наконец-то не-его-женой.

Любава положила руку ближе