— Вот, у меня здесь есть несколько книжонок, может, они тебя развлекут, — предложил он Дайеру. Тот задержал взгляд на названиях и поморщился.

— Документальные исследования, — сердито проворчал он. — Тоска. Мне бы роман какой-нибудь.

Киндерман поднялся со стула:

— Хорошо, я принесу роман. — Затем подошел к столику и взял карту назначений. — Какой именно? Исторический?

— Купи мне «Угрызения совести», — потребовал Дайер. — Я уже дошел до третьей главы, но забыл захватить роман в больницу.

Киндерман посмотрел куда-то мимо него, положил карту на место и, повернувшись, медленно направился к двери.

— После обеда, — пообещал он. — Перед обедом нельзя возбуждаться. Да и мне, кстати, тоже неплохо было бы перекусить.

— После поглощения трех гамбургеров?

— Двух. Но кто же тут их подсчитывает?

— Если у них этого романа нет, возьми «Принцессу Дейзи», — крикнул ему вслед Дайер.

Покачивая головой, Киндерман покинул палату.

Двинувшись вдоль коридора, он внезапно остановился. У дежурного столика следователь заметил Амфорта- са, записывающего что-то в блокнот. Киндерман быстро подошел к врачу, меняя на ходу выражение лица Он прикинулся озабоченным и встревоженным.

— Доктор Амфортас? — мрачно произнес Киндерман.

Невропатолог поднял глаза.

«Снова эти глаза, — подумал Киндерман. — Что за тайна прячется в них?»

— Я бы хотел поговорить с вами об отце Дайере, — начал было следователь.

— С ним все в порядке, — коротко доложил Амфортас и вновь вернулся к своему блокноту.

— Да, мне известно, — не отступал Киндерман. — Но я хотел бы поговорить о другом. Это чрезвычайно важно. Мы оба — друзья отца Дайера, но кое в чем я помочь ему не могу. Только вы.

Встревоженный тон лейтенанта привлек, наконец, внимание врача, и взгляд печальных темных глаз застыл на лице Киндермана.

— Что случилось? — поинтересовался он.

Следователь огляделся и заговорил:

— Ну, только не здесь. Может быть, поищем более укромное местечко? — Он взглянул на часы. — Кстати, мы могли бы пообедать.

— Я никогда не обедаю, — заявил Амфортас.

— Тогда вы можете смотреть на меня. Пожалуйста. Это очень важно.

Амфортас внимательно изучал его и колебался.

— Ну, хорошо, — наконец согласился он. — А нельзя ли поговорить у меня в кабинете?

— Я очень голоден.

— Тогда я сейчас оденусь.

Амфортас ушел и вскоре вернулся в своем синем свитере.

— Ну вот, я готов, — сказал он Киндерману.

Тот посмотрел на свитер и заметил:

— Вы так замерзнете. Надо еще что-нибудь накинуть.

— Этого хватит.

— Нет-нет, оденьтесь потеплее. Я уже вижу заголовки завтрашних газет: «Невропатолог наповал сражен морозом. Неизвестный полный мужчина разыскивается для дачи показаний». Набросьте сверху какую- нибудь кофту. Чтобы стало совсем тепло. Иначе вина тяжким бременем обрушится на меня. А кроме того, вы, по-моему, не больно-то пышете здоровьем.

— Все в порядке, — тихо возразил Амфортас. — Но все равно спасибо вам за заботу.

Киндерман казался удрученным:

— Ну, хорошо, — смирился он. — Во всяком случае, я вас предупреждал.

— И куда мы пойдем? Только не очень далеко.

— В «Могилку», — ответил Киндерман. — Ну, двинули.

Он ухватил врача под руку и вместе с ним направился к лифтам.

— Вам будет очень полезно поесть. Да и прогуляться по свежему воздуху тоже. Это улучшает цвет лица. А обед фигуре не повредит. Кстати, ваша матушка в курсе, что вы пропускаете обеды? Ну, хорошо, я уже понял, что вы очень упрямы. Это заметно. — Киндерман окинул взглядом врача. Что это, улыбка? Кто знает? «Да, трудный случай, очень трудный», — констатировал про себя лейтенант.

По дороге в «Могилку» Киндерман задавал бесчисленные вопросы о состоянии Дайера. Амфортас был занят своими мыслями и поэтому отвечал очень коротко или кивал. А то и просто отрицательно качал головой. Выходило, что такие симптомы, как у Дайера, в некоторых случаях действительно давали повод заподозрить мозговую опухоль, но у священника это, скорее всего, было связано с излишним напряжением и усталостью. Он очень много работал и переутомился.

— Переутомился? — удивленно воскликнул Кич- дерман, когда они уже входили в «Могилку». — Напряжение? Кто бы мог подумать? Да он же нынче как вареная лапша!

В «Могилке» столики были накрыты чистыми скатертями в красно-белую клетку, а за большой круглой дубовой стойкой подавали пиво в высоких стеклянных кружках. Стены украшали многочисленные гравюры, изображавшие сценки из прошлой жизни Джорджтауна. Народу было не так уж много, приближалось время ленча. Еще при входе Киндерман приметил уютный кабинет.

— Вон туда, — указал он, и скоро они уже сидели за небольшим столиком в нише.

— Я так голоден, — повторил Киндерман.

Амфортас ничего не ответил Он сложил на коленях руки и, склонив голову, молча уставился на них.

— Вы будете что-нибудь есть, доктор?

Амфортас только покачал головой.

— Ну, что там насчет Дайера? — спросил он. — Что вы мне хотели рассказать?

Киндерман наклонился к нему и яростно прошептал:

— Не чините ему телевизор.

Амфортас удивленно посмотрел на Киндермана:

— Простите, не понял вас.

— Не чините ему телевизор. А то он все узнает.

— Что он узнает?

— Вы еще не слышали про убийство священника?

— Конечно, слышал, — сказал Амфортас.

— Этот священник был закадычным другом отца Дайера. И если вы почините телевизор, то он узнает об этом из новостей. И еще: не приносите ему газет, доктор. И запретите сестрам.

— И для этого вы привели меня сюда?

— Не будьте так жестоки, — упрекнул врача Киндерман. — У отца Дайера очень чувствительная душа. И в любом случае, пока человек лежит в больнице, лучше его не расстраивать.

— Но он уже знает.

Следователь остолбенел:

— Он знает?

— Да, мы с ним говорили об этом, — подтвердил Амфортас.

Следователь отвернулся и понимающе покачал головой.

— Как это похоже на него, — наконец заговорил Киндерман. — Он не хотел беспокоить меня, поэтому притворился, что абсолютно ничего не знает.

— Так зачем вы привели меня сюда, лейтенант?

Киндерман повернулся к врачу. Амфортас пристально смотрел на него.

— Зачем я привел вас сюда? — смущенно пробормотал Киндерман. Он уставился на Амфортаса, стараясь выдержать этот вопрошающий взгляд, и щеки у него начали краснеть.

— Вот именно, зачем? Видимо, все-таки не для того, чтобы поговорить о неисправном телевизоре, — съязвил Амфортас.

— Да, я вам солгал, — выпалил вдруг следователь. Теперь у него пылало все лицо, он отвернулся и засмеялся: — От вас ничего не скроешь. Я не знаю, как мне сохранять полное спокойствие и невозмутимость. — Киндерман снова повернулся к Амфортасу и беспомощно вскинул над головой руки — Да, я виновен. Я бесстыжий, Я солгал. Но я ничего не мог поделать с собой, доктор. Неведомые силы побороли меня. Я предлагал им пряник и уговаривал: «Подите прочь!», но они-то знали мою слабинку, поэтому не отступали и твердили: «Солги, иначе на обед ты получишь какой-нибудь