В 1775–1777 гг. Платов служил в составе войск, которые подавляли последние очаги пугачевского восстания уже после того, как фальшивый «царь Петр III» был пойман и казнен. Позже Платов продолжил службу в пограничном гарнизоне на Кубани, где с 1778 по 1784 г. участвовал в многочисленных сражениях против черкесов, чеченцев, лезгин и других горских племен этого овеянного романтикой региона, постоянно нападавших на русские кордонные линии.

Новую Русско-турецкую войну 1787–1791 гг., которую начала Екатерина II против турок[115], Платов встретил с радостью. Князь Потемкин поручил Платову формирование полка из «охочих людей». Во время знаменитой осады и штурма Очакова его полк прославился умелыми и храбрыми действиями, а Платов получил орден Святого Георгия IV степени. В сентябре 1789 г. благодаря казакам Платова пала крепость Каушаны. За отличие в сражении Платова произвели в бригадиры и назначили походным атаманом. В конце сентября Платов успешно действовал у Аккермана, который был турками сдан, а вскоре пали и Бендеры. В декабре 1796 г. Платов блестяще показал себя при штурме Измаила, после которого был произведен в генерал-майоры и награжден орденом Святого Георгия III степени. В 1791 г. князь Потемкин вызвал Платова в Петербург, где он был представлен Екатерине II. По ее специальному указу герою Измаила в императорском дворце Царского Села были выделены отдельные покои.

Сама великая Екатерина, пусть была уже дамой не первой молодости, тем не менее никогда не прекращала оказывать знаки внимания галантным, а главное, красивым воинам. Для тех, кто смело служил ей, она не жалела наград. Императрице понравился храбрый и скромный молодой воин-казак. Однако молодой Платов покинул душную атмосферу царского дворца, наполненную запахом интриг, с облегчением, чтобы вновь полной грудью вдохнуть чистый воздух донских степей.

При новом фаворите Екатерины II В. А. Зубове Платов, которого назначили походным атаманом в Персидском походе 1796 г.[116], был свидетелем падения Баку и Елизаветполя.

После смерти Екатерины II Великой в 1796 г. на троне оказался ее сын Павел. Этот «Гамлет на императорском троне», юность которого постоянно омрачалась повисшей над ним тенью убитого отца, всегда видел в своей матери узурпатора. То, что он был постоянно погружен в думы о причиненных ему несправедливостях и несчастьях, действительно поставило этого человека на грань безумия. «Вы должны знать, — как-то вскоре после своего восшествия на трон заявил он одному из иностранных послов, — что в России нет ничего стоящего внимания, за исключением того человека, с которым я разговариваю, да и то лишь до тех пор, пока я говорю с ним». Но у императора Павла было мало общего с Людовиком XIV, за исключением гипертрофированного самомнения. Царь ненавидел всех, кто пользовался симпатиями его матери. Все ее замыслы, благодаря которым принявшая ее страна сумела стать первой державой в Европе, даже славные военные традиции екатерининских времен были аннулированы и подверглись изменениям. Мания Павла к реформированию и его стремление во всем копировать прусскую модель не обошли даже национальные мундиры русской армии, столь удобные для изменчивого климата и ведения войны в самых разных условиях. Их сменили тесные мундиры прусского образца, накладные букли, туфли с пряжками, гетры и ужасные головные уборы, которые носили линейные войска короля Фридриха (Рамбо. История Руси).

То, насколько серьезно император был увлечен этими деталями военного наряда, видно из того, как он обошелся с фельдмаршалом (с 1794 г.) Александром Суворовым, героем и победителем множества сражений. Суворова отправили в ссылку за его высказывание («Пудра не порох, букля не пушка, коса не тесак, и я не немец, а природный русак». А. В. Суворов был уволен из армии без права ношения мундира и отправлен в ссылку сначала в свое имение в Кобрине в Белоруссии, а потом — в родовое имение в село Кончанское Новгородской губернии).

«Россия больше не ищет завоеваний и не стремится расти за счет войн — ей нужен только мир». Такое непонятное послание дипломаты Павла должны были довести до растерянной Европы!

Охваченный маниакальным стремлением зачеркнуть все то, что задумала его великая предшественница, Павел приказал как можно скорее вывести русские войска из Закавказья.

В это время герой данной главы атаман Платов, как и многие другие сторонники Екатерины, имел неосторожность стать жертвой болезненного недовольства императора. Без объяснения причин ему сначала приказали отбыть в город Кострому, откуда его вскоре под усиленной охраной доставили в Петербург, где был в октябре 1800 г. заключен в Петропавловскую крепость[117].

Платов лично описывал мрачные условия своего заключения, где находились и другие видные деятели времен правления Екатерины II. Наверное, второе принудительное пребывание в столице невольно навевало у него воспоминания о первом приезде! «Летом в этом каменном мешке холодная пронизывающая сырость, от которой узник хворал жестокою горячкой, а зимой от печей несло таким чадом, от которого глаза ело, как от хрена».

Как и многие другие доблестные воины Екатерины II, Платов должен был оставаться в этой знаменитой крепости до тех пор, пока смерть не освободит его, если бы не новый поворот во внешней политике Павла, который нечаянно заставил императора вспомнить об атамане. Ход Французской революции был изменен личными амбициями Бонапарта, и теперь эта страна пошла по более приемлемому для Павла монархическому самодержавному пути. Кроме того, трусость и предательство со стороны австрийских союзников во время кампании против Франции на территории Швейцарии охладили тот энтузиазм, с которым он относился к союзу с Габсбургами[118]. Крупная победа Наполеона над австрийскими войсками при Маренго в 1800 г. привела к тому, что Франция снова захватила Италию. Английский посол, который всегда с тревогой относился к изменениям в политических пристрастиях Павла, докладывал, что «портреты Бонапарта теперь можно увидеть даже в общественных помещениях императорского дворца».

С другой стороны, Наполеон Бонапарт не терял возможности примирить Павла с теми огромными изменениями, что произошли на карте Европы после Французской революции. Вскоре после обмена нотами, ознаменовавшего несомненный очередной поворот российского МИДа, дворы европейский стран с удивлением услышали о «великом проекте», который вот-вот должны будут совместно осуществить армии Франции и России. Из переписки между Павлом и Наполеоном, где обсуждалось вторжение в Индию, сложно судить, насколько глубоко Наполеон вникал в практические детали этого авантюрного замысла. Однако явно были видны его сомнения в успешном исходе такого похода. Однако он несомненно видел дополнительное полезное свойство данного замысла в том, что, являясь ложным ходом, он мог бы отвлечь на себя тревожное внимание общественного мнения Великобритании, а также был бы хорошей приманкой для русского монарха, позволяющей покрепче привязать его к своей политике. В документах,