хорошо укрепленных городов. Если бы казаки догадались дождаться, пока голод и страх заставят эти отдельные крепости сдаться, результаты могли бы быть совсем другими[108]. Но для того, чтобы поддерживать своих сторонников, жаждущих наживы, в постоянной готовности идти вперед, было решено вместо этого приступить к осаде Оренбурга. На глазах оренбургского гарнизона казачий вождь проводил смотры своих войск и церемонии своего гротескного двора; тем самым он стремился любым имевшимся способом поразить воображение как своих ненадежных соратников, так и осажденного противника, продемонстрировать им свою значимость и власть.

К тому времени личность Пугачева полностью растворилась в царе Петре III. Возможно, введенный в заблуждение некоторыми необычными доктринами, проповедовавшими переселение сущностей, он убедил сам себя в том, что его претензии являются настоящей правдой. Раскольники из его окружения убедили Пугачева играть роль, свойственную царям. Одетый в великолепные одежды, Пугачев отпускал грехи и раздавал благословения среди своих неграмотных подданных, и этот маскарад приводил их в состояние священного трепета. (Подобные сцены описываются в блестящем произведении Пушкина «Капитанская дочка», основанном на глубоком историческом анализе, проведенном автором.)

На знаменах Пугачева золотыми буквами были сделаны надписи «Redivivus et ultor» («Воскресший и мстящий»). Вокруг этого человека выполняли свои обязанности настоящие и мнимые титулованные вельможи. Во время приема пищи ему прислуживали в качестве лакеев настоящие родовитые польские дворяне. Царские тосты, провозглашавшиеся «за будущую победу народного дела», сопровождались звуками труб и ударов в барабаны. В правительстве его необычных владений заседал совет министров, которые имели титулы бояр. Этот орган выполнял его распоряжения и издавал «царские указы» с соблюдением «надлежащей формы». Был создан «рыцарский орден», который за проявленную отвагу присваивал помпезные титулы казакам, крестьянам и калмыкам. Пугачев даже выпускал монеты грубой чеканки с надписью «Петр III, император всея Руси».

Если бы Пугачев обладал достаточной силой характера, чтобы выполнять роль, взятую на себя с самого начала, роль общественного и религиозного реформатора, то ему, возможно, удалось бы собрать под своими знаменами всех недовольных со всей территории России. Ведь долгожданные для крестьян обещанные Екатериной II реформы так и не состоялись. Бесконечное формальное обсуждение вопросов, касавшихся налогообложения и освобождения крестьян, на созданной ею комиссии по составлению нового уложения, в которую избирали депутатов по сословному принципу, на самом деле выливалось в льстивые восхваления своей благодетельницы. Все эти мероприятия ее придворные сумели направить на то, чтобы потрафить «либерализму» царицы. Повсюду стали проявляться признаки глубокого неудовлетворения установившимся порядком вещей.

Несмотря на то что притязания Пугачева имели ярко выраженный гротескный характер, его поход против знати и землевладельцев мог бы сплотить вокруг него широкий круг сторонников. Подобно Лжедмитрию, Пугачев стал мечтать о Москве и троне в Кремле. Теперь Екатерина II стала до некоторой степени понимать опасность сложившейся ситуации. Она снизошла до того, что обратила внимание на события, и вскоре появились опровержения притязаний Пугачева на роль Петра III. Несмотря на то что она писала Вольтеру о деяниях Пугачева, императрица одновременно проявила достаточно осторожности, чтобы предупредить своих подданных, что те должны «повиноваться только указам, подписанным ее рукой» (Письма Екатерины Вольтеру).

Было также подготовлено обращение к яицким казакам с призывом вновь стать верными императрице.

Гораздо серьезнее стало предложение огромной награды тому, кто сумеет представить доказательства гибели Пугачева. Пугачев, который не умел ни читать, ни писать, в ответ на указы Екатерины приказал издать несколько манифестов, где, помимо прочих реформ, обещал дать свободу крепостным и восстановить привилегии казачества. Это был не лишенный политической прозорливости шаг. Даже в самых отдаленных уголках европейской части России пугачевскую «программу» приняли с энтузиазмом.

Главная опасность делу Пугачева теперь исходила от присущей ему жестокости и связанных с этим вспышек звериной ярости. Вообразив, что за ним надежно закреплен его царский статус, он стал позволять себе безнаказанно проявлять самые дикие выходки, устраивать самые разнузданные дебоши. Вскоре его поведение стало причиной скандала среди старейшин раскольников, тех самых, что когда-то стали его первыми адептами. Неформальные лидеры казачества, строгие последователи Священного Писания, могли бы мириться с грабежами и мародерством, которое можно было бы посчитать за способ «отомстить египтянам», однако те безобразные спектакли, которые устраивал их вождь в их присутствии, и, в особенности, его похождения с проститутками Яицкого городка, в конце концов лишили его поддержки строгих староверов. Когда он настоял на присутствии старейшин на свадебной церемонии с одной из таких «Иезавелей» (и это несмотря на тот факт, что Пугачев не расторг официального супружества с женой-казачкой), он собирался отпраздновать это событие очередной оргией, достойной его новой супруги, среди его сторонников произошел мятеж. Для того чтобы отвлечь внимание армии от этих нелицеприятных внутренних событий, Пугачев стал угрожать устроить настоящую осаду города Казани, и для того, чтобы облегчить положение города, против пугачевцев был направлен сильный воинский контингент, который разбил пугачевцев.

В ходе стремительного марша регулярные войска освободили от мятежников важный город на Волге Самару, и нижнее течение реки вновь открылось для судоходства. Однако неблагоприятные условия местности с ее степями и солончаками, где его сторонники чувствовали себя как дома, не только позволяли «Петру III» возродить свою разбитую многократно армию, но и давали ему неожиданное преимущество. После успешных действий регулярных войск казачье восстание в европейской части России практически было подавлено. Но дело Пугачева связывалось с той несправедливостью, что причинялась крестьянству, страданиями насильственных переселенцев, а также теми «привилегиями», которых, как считали казаки, их несправедливо лишили. Даже дикие племена башкир и калмыков, населявшие степи и пустыни вокруг Оренбурга, смотрели на Пугачева как на освободителя от налогов и другого бремени, навязываемого им чиновниками Екатерины. Его неудачи заставили пуритан-раскольников забыть о том неблагоприятном впечатлении, которое оказали на их умы его безобразные поступки. В пустынных, малозаселенных землях снова и снова собирались растущие с каждым днем отряды повстанцев, желавших присоединиться к новой «армии возмездия». Фанатично преданные своему вождю, зараженные его неукротимой энергией и красноречием дикие всадники внезапно снова обрушились на приграничные посты, и к командирам правительственных войск, считавших, что власти и бесчинствам Пугачева настал конец, приходило понимание, что борьба не кончена. Против Пугачева уже давно действовали войска генералов Мансурова и Голицына (под общим командованием Бибикова, который позже умер (в апреле 1774 г.) от холеры; неофициальная версия — отравлен агентами польских конфедератов, которым была выгодна пугачевщина), генерала Деколонга, разбившего пугачевцев на Урале, наконец, одного из самых способных русских генералов Ивана Михельсона (из обрусевших эстляндских немцев), который разбил Пугачева под Казанским кремлем, а затем, неутомимо преследуя, настиг в 100 км от Царицына, где нанес окончательное поражение повстанцам. После этого необычная карьера казачьего «воскресшего