– Ди! Ну как тебе?! Как?! – ко мне подлетает Рома и падает на соседний стул, заставляя забыть о секундной вспышке жалящего одиночества.

– Понравилось?! – с другой стороны садится Вова.

– Очень! – Я широко улыбаюсь парням. – А автограф можно?!

– На груди?! – воодушевленно интересуется Рома.

– На жопе! – обрывает его Вова. – Ди, давай-ка лучше отметим!

Через десять минут стол ломится от выпивки и закусок, а людей за ним становится все больше. Звезды окружены вниманием, да и я тоже, но скучные подкаты и глупые восторги быстро растворяют очарование вечера. Пора закругляться. Попрощавшись с Ромой и Вовой, которые уже едва могут сфокусировать внимание на моем лице, пробираюсь к выходу из клуба. Обхожу компанию молодых ребят и замедляю шаг, зацепившись взглядом за пару у стены.

Марк очаровательно улыбается своей новой подружке, а она водит пальцем по его груди, будто считает пуговицы на рубашке. Цветные огни скользят по их телам, руки Марка поглаживают бедра обтянутые алой тканью. Вдавливаю ногти в ладони, жжение в груди превращается в пламя, будто во мне и правда просыпается огнедышащий дракон и имя ему – ревность. И я уже не могу разобрать, это банальная ревность, вызванная ущемленным самолюбием, или же конкретным человеком, который интересует меня больше, чем хотелось бы? Значит, с ней Марк может вести себя так, а со мной нет. Ей можно его касаться, а мне нет. Ей сегодня достанется все, а мне – только пальцы! Вереница безумных мыслей, подгоняемая выпитым виски, тянет в пучину ярости. Пульс учащается, и в каждом стуке сердца я слышу вызов.

Ответь ему!

Покажи!

Докажи!

Мне ничего не стоит зацепить сейчас какого-нибудь парня и устроить с Марком гонку по соблазнению. Ничего не стоит подбежать и прикинуться больной, чтобы увести Марка за собой. Ничего не стоит вцепиться в волосы этой девчонке и объяснить, что она оказалась не в том месте и не в то время. Холодная сталь характера разливается по позвоночнику, выпрямляю спину и выдыхаю горячий воздух через нос. Верно, все это ничего не стоит. Заставить человека сделать что-то и увидеть искренний порыв – разные вещи. Марк сделал выбор, и я тоже.

Покидаю клуб, подгоняемая зудящим раздражением, ночной ветер охлаждает разгоряченную кожу. Открываю приложение для вызова такси и вдруг понимаю, что не хочу ехать в дом парней. Не хочу видеть его пустым или наткнуться на Диму и Соню. Марк вряд ли вернется до воскресенья, а значит, время еще есть. Листаю список контактов, палец зависает над кнопкой вызова. Она, наверное, уже спит, но никого, кроме нее, видеть я сейчас не хочу. Прижимаю телефон к уху, все дальше удаляясь от грохочущей музыки. Три гудка. Четыре.

– Алло, – звучит из динамика тихий голос.

– Привет, мам. Прости, что разбудила…

Складываю руки поверх белой скатерти и с тихой грустью разглядываю кухню, где знаком каждый уголок, тарелка и магнит на холодильнике. Я не была в этой квартире с того дня, как вынесла последнюю коробку, но здесь практически ничего не изменилось. Банка цветочного меда в виде стеклянного мишки стоит на микроволновой печи, над дверным проемом висят часы, на циферблате которых изображен огромный корабль в открытом море, серые обои, занавески с розовым кружевом в виде цветов. Мама разливает из расписного заварника некрепкий травяной чай и ставит передо мной зеленую чашку с вереницей утят, которую мне подарили на выпускном в четвертом классе. Поднимаю голову, слабо улыбаясь, обычно беспристрастное выражение лица матери немного смягчается, показывая искреннее беспокойство и радушие.

– Спасибо, – говорю я, обхватывая руками чашку. – И еще раз извини, что…

– Ди, я скорее бы удивилась, если ты предупредила бы меня о встрече заранее. – Мама садится на стул, подтянув пояс на хлопковом легком халате, облегающем хрупкое тело.

Ее длинная русая коса со вплетенными нитями седины лежит на плече, лицо блестит от толстого слоя увлажняющего крема, а худые пальцы разглаживают складки на и без того идеальной скатерти. Мама сбросила килограммов пять с нашей последней встречи, и мне почему-то становится страшно от внезапной мысли, что в скором времени она может просто исчезнуть, а я так и не успею сказать самое важное. Эмоции, которые привели меня сюда, стихают, оставляя после себя детский стыд и печаль. Я бежала так долго, но все равно вернулась к ней в момент растерянности. Вернулась домой, впервые за долгое время ощутив в этом острую необходимость.

– Прости меня.

Мама медленно поднимает голову и смотрит мне в глаза, качая головой:

– У меня завтра выходной, все в порядке.

– Я не о ночном визите.

– Тогда тем более не за что извиняться, – спокойно отвечает она.

Самой яркой чертой в характере матери всегда была сдержанность, за исключением тех моментов, когда папа оказывался на обрыве зависимостей. Она никогда не обижалась, никого не винила и ничего не требовала. Раньше я думала, что это и есть ее главный недостаток. Она – слишком холодная для любви и счастливой семьи, она заморозила отца, меня, Диму, поставив на пьедестал своих стремлений лишь успешную карьеру. И только после последнего скандала с Димой я поняла кое-что очень важное. Мама хотела, чтобы мы были сильными и самостоятельными, и у нас с Димой это получилось, а вот отец недотянул. Это он не справился, а не она. Он все разрушил, а не она. Он виноват, а не она. Принять это было непросто, ведь вместе с этим пришлось осознать, как сильно я была не права. Отпиваю чай, легкая горчинка пощипывает язык и горло.

– Мы с Димой помирились.

– Да, я уже в курсе последних событий.

– Димка – маменькин сынок!

– Не дразни брата, – она шутливо грозит мне пальцем, и я смеюсь.

Комната наполняется теплом, будто и не было нескольких лет сухих и безжизненных разговоров по телефону вместо душевных бесед. Мама улыбается мне и пробегает цепким взглядом по лицу, но все еще не задает вопросов. Расслабляюсь, позволив себе насладиться атмосферой родного дома, где до сих пор живут мои детские воспоминания, и подтягиваю одну ногу к груди:

– Ты знала, что это случится?

– Надеялась.

– Почему не пыталась помирить нас сама?

– Потому же, почему и не отговаривала тебя уезжать, а его – продавать бабушкину квартиру.

– А если бы мы не помирились? Что тогда?

Мама едва заметно выгибает бровь, словно ее поражает глупость моего вопроса, и отвечает ровным тоном с педагогическими нотками в строгом голосе:

– То, что вы родственники, еще не обязывает вас участвовать в жизни