мной находится женщина, которая виновна в гибели моего нерожденного ребёнка и в том, что Лиза до сих пор окончательно не пришла в себя. Шагнув к ней, я уже практически ощутил под пальцами дряблую кожу её шеи, но тут передо мной выросла подтянутая фигура молодого офицера. Каким-то невероятным образом Раевский понял, что я хочу сделать, и встал так, чтобы загородить собой ничего не понимающую графиню. — Уйди, Коля, — процедил я сквозь стиснутые зубы.

— Нет, ваше величество, — он покачал головой. — Пусть я сразу из этой комнаты отправлюсь обратно в своё поместье, а то и в застенки Петропавловской крепости, но не позволю вам сделать то, о чём вы будете впоследствии жалеть.

— Уйди, — я схватил его за рукав и попытался оттолкнуть, но Раевский упёрся и не сдвинулся с места. Надо отдать ему должное, хватать меня он себе не позволил. Мы, наверное, минуты две бодались взглядами, и наконец я произнёс более спокойно: — Я придумаю, как тебя наказать, и поверь, фантазия у меня богатая.

— Как будет угодно вашему величеству, — Раевский склонил голову и отошёл в сторону, давая мне пройти.

Похоже, на моём лице всё ещё читалась жажда убийства, потому что графиня отшатнулась, я же придвинул стул и сел на него, скрестив руки на груди.

— Рассказывайте, почему ваша служанка решила избавить этот мир от Кочубея, как она это сделала, и кто распускает слухи про меня и Нарышкину. Она дёрнулась, но я очень чётко проговорил: — Живо!

Уже через час мы знали почти всё. Пока она рассказывала, я тихо офигевал от той репутации, какую Сашка заслужил при собственном дворе. Единственное, что оставалось непонятным, каким образом ядовитое растение попало в наши блюда, если всё оно предназначалось именно Витеньке.

Собственно, произошло следующее. Витьке сильно благоволил Павел Петрович. Но тут не стоит удивляться, он вообще благоволил всем, кто его жутко ненавидел и продал при первой же возможности. Настолько не разбираться в людях это надо уметь.

В общем, Анну Петровну Гагарину, в то время ещё Лопухину, нужно было срочно выдать замуж, чтобы придать шалостям императора хоть какой-то статус приличности. Ну вроде он не с незамужней девкой развлекается, а с вполне респектабельной дамой. Выбор пал на Кочубея. Но в Викторе внезапно взыграла гордость, и он отказался. А чтобы давить императору было не на что, быстро женился почти на первой встречной. Точнее, не на первой встречной, естественно, а на Марии Васильчиковой, племяннице и воспитаннице той самой графини, которую я едва не придушил собственными руками.

Вот только Виктор не оценил степень злопамятности Павла. И вроде бы какая разница, за кого Аннушку выдавать? Ан нет, разница была. Точнее, было неповиновение прямому приказу императора. Молодого мужа высвистнули со всех должностей, а потом и вовсе предложили прогуляться до родного поместья. И опять Кочубей ослушался. Вместо того, чтобы уехать в деревню, он рванул за границу. Тётка увязалась за любимой племянницей, и ему пришлось взять её с собой. Но ни одного дня не проходило без стенаний на тему разрушенной жизни как самой тётушки, так и Марии. И полусумасшедшая Марфа в итоге была буквально запрограммирована на неприязнь к мужу любимой племянницы графини.

Павел умер. Удар с государем приключился, бывает. Кочубеи почти сразу начали собираться, чтобы поприветствовать нового императора, с которым Витька был так дружен когда-то. Вот только до Дрездена начали доходить странные новости, что молодой государь слегка умом тронулся. Охраной себя окружил, бывших приятелей на пистолетный выстрел к себе не подпускает. И Витя решил немного подождать.

Когда же они всё-таки вернулись, и Виктор встретился со мной, то его ждал очень прохладный приём. То ли не нужно было ждать и всё-таки сразу ехать, то ли… что-то ещё. В общем, снова заскочить на ту вершину, где Кочубей стоял когда-то, с ходу не удалось, и тётушка завела старую песню про то, как сильно Витя испортил всем им жизнь.

Еду Кочубеям и тётушке готовили отдельно. Они повара таскали с собой как раз из-за графини, чей вздорный нрав был известен каждому. Она, видите ли, привыкла к стряпне исключительно своего Бенуа и не могла есть ничего другого. И Марфа, в чьи обязанности входило помогать повару, доведённая хозяйкой до предела, начала посыпать блюда Вити очень интересной приправой. Да только кухня в Путевом дворце была одна, и пользовались слуги Кочубея теми же столами и посудой, что и повара, готовившие еду для императорской семьи и всего двора.

Что касается Нарышкиной… Я не знал, что Сашка её домогался. В дневнике об этом не было ни слова. И понять, было между ними что-то или нет, не представлялось возможным. Если честно, выяснять я не буду. Слуги знают всё, а Кириллов даже не намекнул, а прямо мне сказал, что Мария Нарышкина очень, хм, ветреная женщина. Он ни одним жестом не намекнул, что Сашку с Нарышкиной что-то связывает, и у меня нет пока повода ему не верить. Тем более, я же вроде бы сам должен знать, спал я с этой любительницей огромных сундуков или нет.

Когда Загряжская замолчала, я встал и холодно произнёс: — Вы сегодня же уедете в своё поместье и больше никогда не появитесь при дворе.

— Но а как же моя Машенька? Она совсем недавно родила дочь…

— Мария Кочубей справится и без вашей помощи, — перебил я её. — Ну а если не справится, то я её не удерживаю, и она вполне может присоединиться к вам в вашем поместье.

— Ваше величество, — женщина вскочила со стула, заламывая руки, но тут поднялся всё это время молчавший Макаров.

— Не усугубляйте, Наталья Кирилловна, не нужно, — он говорил что-то ещё, но я уже не слушал его и вышел из этой комнаты без окон.

* * *

Конь всхрапнул, и я вздрогнул, вынырнув из воспоминаний. Некоторое время ехал молча, потом повернулся к Раевскому.

— Вы выяснили, как эта дрянь попала на наш стол? — спросил я, нарушив относительное молчание.

— Да, ваше величество, — без заминки ответил Николай. — Тот кухонный слуга, который заболел, несколько раз брал измельчённый болиголов и посыпал уже готовые блюда. Бедняга был помощником повара, в его задачу входила чистка овощей, а также их нарезка и нарезка зелени, кроме того, что он должен был воду носить.

— Дай угадаю, они резали эти свои петрушки на одном столе, — я даже