Сан-Франциско – всегда приключение, географическое, художественное или литературное. Поэтому столь остро желание снова вернуться сюда, за туманом, мечтами или вдохновением. Так рождаются трогательные слова прощания в «Одноэтажной Америке»: «Полные сожаления, мы в последний раз проезжали по живописным горбатым улицам Сан-Франциско. Вот в этом маленьком сквере мы могли посидеть на скамеечке и не посидели, по этой шумной улице мы могли бы гулять, но не были на ней ни разу, вот в этом китайском ресторанчике могли бы расчудесно позавтракать, но почему-то не позавтракали. А притоны, притоны! Ведь мы забыли самое главное – знаменитые притоны старого Фриско, где шкиперы разбивают друг другу головы толстыми бутылками от рома, где малайцы отплясывают с белыми девушками, где дуреют от опиума тихие китайцы. Ах, забыли, забыли! И уже ничего нельзя поделать, надо ехать!»

«Святая роща»

«…вокруг Лос-Анжелеса много городов, все это сливается вместе, и разобраться довольно трудно, где кончается один город, где начинается другой. Один человек здесь сказал мне, что это вообще “двенадцать предместий в поисках города”, потому что и сам Лос-Анжелес похож на предместье», – из письма Ильфа жене 22 декабря 1935 года.

Второй по числу жителей и первый по площади мегаполис Соединенных Штатов оказался на обочине американского повествования русских литераторов. Одному же из его предместий, Голливуду, Илья Ильф и Евгений Петров посвятили гораздо больше строк как в самой книге, так и в письмах родным. Объяснить калифорнийскую аберрацию семьдесят лет спустя попытался Петр Вайль в книге «Гений места»: «Этот диковинный город менялся с кинобыстротой – больше, чем любой другой на земле. Еще в середине 80-х Лос-Анджелес дразнили: тридцать пригородов в поисках центра. Но шутка устарела уже в середине 90-х: нынешний небоскребный центр эффектнее большинства даунтаунов Америки. Другое дело, это все равно не город, а что-то вроде страны с населением Голландии; город, где народу больше, чем в любом штате США, кроме самой Калифорнии, Нью-Йорка и Техаса. Понятно, почему нормальный тамошний обитатель не скажет, что живет в Лос-Анджелесе, а назовет свой район-городок: Санта-Монику, Шерман-Оукс, Лонг-Бич, Голливуд».

Заложенная францисканскими миссионерами в сентябре 1781 года «миссия Лос Анхелес» носила велеречивое название – El Pueblo de Nuestra Seсora la Reina de los Бngeles sobre El Rнo Porciъncula (Селение Богоматери Царицы Ангелов на реке Порсьюнкула). Основанный по схожему поводу русский Архангельск звучит куда лапидарнее.

Официальный статус города Лос-Анджелес получил, только став частью Соединенных Штатов. Инаугурация произошла 4 апреля 1850 года, но и тогда он мало походил на город. Здесь проживало менее тысячи испано-мексиканских лосанджелогородцев, не очень представлявших, где находится Вашингтон с его законодателями и новым отцом-президентом. В самом Вашингтоне в свою очередь имели весьма смутные представления о новоприобретенных землях.

Название местности Hollywood дало вечнозеленое дерево падуб остролистный, известное в человеческой культуре со времен кельтов. Римляне посвящали растение богу земледелия Сатурну, украшали веточками его изображения и приносили в дар друг другу как символ удачи. В христианской символике колючие листья падуба выражают страдания, а красные ягоды – кровь, он является символом вечной жизни и возрождения. Отсюда традиционные рождественские венки из остролиста на дверях домов. Североамериканские индейцы издавна использовали содержащие алкалоиды ягоды «святого» падуба в лечебных и ритуальных целях.

Бульвар Голливуд

Поселок Голливуд был присоединен к Лос-Анджелесу в 1911 году в обмен на регулярные поставки питьевой воды. В тот же год здесь, в придорожной таверне, обосновалась первая профессиональная киностудия. Пионеры нового искусства переезжали сюда по нескольким причинам: круглогодичное кинематографическое солнце, уход от налогов (кинотрест Эдисона в Нью-Джерси стремился запатентовать все – от киноаппаратов до проявочной технологии) и бегство от жесткой пуританской цензуры.

Американский кинематограф родился одновременно с французским: братья Люмьер и Томас Алва Эдисон. Ревнивый спор о первенстве и взаимовлиянии актуален и по сей день. В основе нового искусства лежали «низкие» жанры, создавшие доступный всем язык. Можно сколько угодно ругать французскую «литературу бульвара», но на вершине этого явления оказались «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо». Британские культуроведы также спорят, считать ли высоким жанром популярнейшие «Записки о Шерлоке Холмсе». В США из бульварной журналистики выросли Майн Рид и Марк Твен, О. Генри и Джек Лондон.

Американский режиссер Дэвид Беласко, придумавший театральную рампу и образ мадам Баттерфляй (Ильф и Петров могли видеть в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе театры Беласко), предрекал: «Глядя фильм, вы всегда понимаете, что в нем отсутствует – чувство жизни. И с этим недостатком кино так и не сумеет справиться».

Долгое время поход в кино считался дурным тоном. Маяковский подметил: «И даже когда человек “света” идет в кино, он бессовестно врет вам, что был в балете или в голом ревю». В общественной табели о рангах «синема» находилось между бурлеском и мюзик-холлом. Маленькие, за пять центов, кинотеатрики Нью-Йорка и Чикаго («никельодеоны») заполнялись простецкой публикой и недавними иммигрантами, для которых «немой» язык раннего кино был легок и понятен. Лишенный ангажемента провинциальный актер Дэвид Уорк Гриффит, будущий отец современного кино, тоже презирал синематограф, но безденежье толкнуло его на работу в этом «примитивном» развлекательном жанре.

В августе 1908 года в Нью-Йорке Гриффит сделал картину «Из любви к золоту» по мотивам рассказов Джека Лондона. Это была история о двух бандитах, которые хотят обворовать один другого и подсыпают друг другу отраву в кофе. Они умирают, сидя за столом друг против друга. Маленький скетч в 165 метров был сыгран в простой декорации: кроме стола и двух чашек кофе, других аксессуаров не было. Весь интерес для зрителей заключался в мимике актеров, смене планов и мелких подробностях действия.

Это был фильм-предтеча. Как писал историк кино Терри Ремси, «Гриффит выработал экранный синтаксис. До 1908 года ожившие изображения еще только лепетали первые буквы алфавита. Но благодаря Гриффиту они освоили грамматику и визуальную риторику экрана».

Дэвид Уорк Гриффит, отправляясь в далекое захолустье Лос-Анджелес, еще не знал, что отберет кинематографические лавры у Нью-Йорка. «Архипелаг Голливуд», американский «остров Крым» рождался на его глазах как пиратская республика, которая отказалась платить дань нью-джерсийскому султану. Последовало множество судебных исков, но свободное искусство победило. Впоследствии «Калифорнийская Сечь» сама станет брать дань почище Томаса Эдисона.

Ильф и Петров зафиксировали результат бурного двадцатилетнего развития: «Голливуд – правильно распланированный, отлично асфальтированный и прекрасно освещенный город, в котором живут триста тысяч человек. Все эти триста тысяч либо работают в кинопромышленности, либо обслуживают тех, кто в ней работает. Весь город занят одним делом – крутит картины, или – как выражаются в Голливуде – “выстреливает” картины. Треск съемочного аппарата очень похож на треск пулемета, отсюда и пошел термин “выстреливать”. Все это почтенное общество “выстреливает” в