Приглаживая волосы и придавая лицу дружелюбное выражение, я выхожу из конференц-зала и иду по коридору. Я прохожу мимо темной кухоньки, где в микроволновке мрачно вращается чей-то замороженный ужин, затем прохожу через производство и попадаю в редакцию. Я проверяю кабинет Роджера, но он, должно быть, ушел на ранний ланч. Поэтому я снова задумываюсь и направляюсь в небольшой офис, где работает Джесси, музыкальный редактор. Я нахожу его развалившимся в рабочем кресле. Его ноги, обутые в импортные кроссовки японского производства, лежат верхом на клавиатуре, голова прислонена к подписанному постеру хайр-метал-группы восьмидесятых. Он в наушниках, глаза закрыты, лицо пустое. Спит.

Джесси бессовестно воспользовался мной под чертежным столом на рождественской вечеринке два года назад. Или, может быть, я воспользовалась им. В том году был очень странный пунш.

Я прочищаю горло, и когда это не помогает, я обхожу стол и шлепаю его по руке, надеясь, что он сочтет это игривым.

– О, привет! – Он спускает ноги на пол и садится прямо. Он пытается выглядеть непринужденно, однако у него это явно не получается. – Давненько тебя не видел, Вив.

– Я знаю. – Я поджимаю губы в сочувствии. – Прошла целая вечность. Эй, могу я попросить тебя об одолжении?

– Какого рода одолжение? – Возможно, мне почудилась тревога в его голосе.

Может быть, и нет.

– Могу я одолжить твои наушники? – Я поднимаю диктофон. – Я пытаюсь прослушать интервью, а встроенный динамик воспроизводит звук, как будто он доносится через десять слоев пенополистирола и асбеста.

– Да, конечно, – соглашается он. – Они Bluetooth, но у меня где-то есть проводные. – Он роется в ящике стола, а затем передает все мне так быстро, как только может. Суккуб, которым, по мнению Джесси, я являюсь, может прийти за его телом или душой. Так что он не возражает, если я возьму только наушники.

Вернувшись в конференц-зал, я подключаю наушники к магнитофону и снова проигрываю кассету. На этот раз большая часть шума стихает, и за голосом Дэвида, за моим собственным я могу разобрать разговор за соседним столиком. Что-то о платье на распродаже. У Бендела? У Блумингдейла? Я также слышу перезвон старомодной кассы и чей-то рингтон. Ничего секретного. Ничего опасного.

Я слушаю так внимательно, что прокручиваю пленку дальше, чем раньше, вздрагивая, когда слышу сильный шум, похожий на звук пластинки, поцарапанной бормашиной дантиста.

А потом я больше не слышу кафе.

Шум уличного движения наводит на мысль об улице или тротуаре. Я слышу женский визг, смех и звуки регги из дверей магазина. Затем мужской голос, густой и резкий, как молочный коктейль из колючей проволоки, говорит:

– Давай, Дэйви. Мы знаем, что оно у тебя.

И затем другой голос, Дэвида Адлера, но теперь пикколо, более раздраженный, какого я не слышала вживую, говорит:

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Не играй со мной в игры, Дэйви.

– Я не играю. Я не… Послушай, просто оставь меня в покое.

– Я не могу этого сделать, Дэйви. Но, эй, я хороший парень, так что я собираюсь предоставить тебе выбор. Мы можем сделать это легким способом, а можем и жестким. Если спросишь меня, Дэйви, я думаю, тебе понравится простой способ. Мне он тоже нравится. Трудный путь утомляет. – А потом раздается звук, как будто кто-то разрывает рулон пузырьковой упаковки. Или, может быть, хрустят костяшки пальцев мужчины.

– Я не понимаю, о чем ты, – повторяет Дэвид Адлер.

– Все ты понимаешь, Дэйви. Просто дай нам то, что у тебя есть. Легко и непринужденно. Если у тебя этого при себе нет, просто покажи нам, как к этому подступиться, и ладно, все готово, тебе больше никогда не придется видеть мое потрясающее лицо.

– Но я не могу! Мне нечего давать! Я ничего не делал! Я даже не знаю, что ты… Нет, перестань. О боже мой! Боже! Пожалуйста, не надо. Пожалуйста!

Потом он кричит. Я слышу один глухой стук, потом другой, как будто выбивают тесто в задней комнате какой-то грязной пиццерии. Затем голос Дэвида затихает, сменяясь сальным урчанием уличного движения и певцом регги, настаивающим, несмотря на все доказательства обратного, что все образуется.

Я слушаю еще десять минут, мои руки сжимают край стола так крепко, что ногтевая ложа становится белой, затем красной. Но слов больше не слышно. Наконец, омертвевшими и дрожащими пальцами я переворачиваю кассету и снова нажимаю «воспроизвести». Другая сторона девственно чиста, безмолвна. И все же я включаю ее, пока обдумываю запись. Мужчина на кассете, должно быть, один из головорезов, нанятых Luck Be a Lady. Джейк упомянул каких-то громил, которые обыскали стол Дэвида Адлера и избили его. Похоже, один из них решил быть немного грубее. Может быть, тот самый, кто позже вошел в мой дом и подсунул записку под мою дверь.

Искал ли человек программу, написанную Дэвидом Адлером, которая снимала деньги с сайта? Хранил ли он их на каком-то внешнем диске? Передал ли он программу после предполагаемого избиения? Он отказался? И если он отказался, что с ним стало потом? Мои мысли невольно уносятся к цементным заводам вдоль Говануса, к разрушающимся опорам у Вест-Сайдского шоссе, к сгоревшим зданиям Южного Бронкса. Даже в таком многолюдном городе, как Нью-Йорк, есть очень много мест, где можно спрятать тело, если вы не хотите, чтобы его нашли.

Без тела, без ответов я остаюсь с этой записью. Теперь я понимаю, что не могу рисковать, отдавая ее Ирине. Она могла бы передать ее своему отцу, и запись наводит на мысль о том, что ее отец делает с людьми, у которых есть вещи, которых у них не должно быть, которые знают то, чего им знать не следует. Зря я написала ей, не подумав. Мог ли человек, напавший на Дэвида Адлера, знать, что его записывают? Мог ли он рассказать отцу Ирины? Что эти люди сделают со мной, если обнаружат, что у меня есть эта запись?

Так что Ирина не может получить кассету. То же самое касается Джейка. Но я не могу уничтожить ее. Пока нет. Я должна Дэвиду Адлеру. И я должна себе. Услышав свой голос на пленке, найдя ту записку под своей дверью, я понимаю, что мне предстоит сыграть в этом еще какую-то роль. И какая-то ужасная, нуждающаяся часть меня хочет сыграть ее. Однако пока эта роль совсем небольшая.

Я звоню в полицию.

– Здравствуйте, – говорит секретарша. – У вас чрезвычайная ситуация?

– Больше