Репин встрепенулся:

– Аля, правда?

Аля остановилась с чашками в руках. Поколебавшись ответила.

– Не хотела я говорить.

Ирина Львовна взяла у нее чашки и чуть приобняла за плечи.

– Аля, что ты?

– Нехорошо, выходит за глаза. Да еще о покойнике. – Аля легонько нахмурилась, теребила складку скатерти. – Сергей Петрович раз всего вызвал меня, отчитал. Но я – ничего.

– Алечка у нас безответная, голубушка. Поплакала, да и бегом на работу!

– Ирина Львовна, тут и говорить не о чем. – Аля подвинула чашки, села к столу.

– Надо, надо было сказать. Правильно я говорю, товарищ милиционер? – закивала Ирина Львовна.

– Да, конечно, правильно. – Вася сидел мрачнее тучи. – И ведь никто ни слова, ни полслова!

– Сор не хотят выносить, – снова вступила соседка, – да и все ж начальство!

– Ирина Львовна, может, он кого обидел всерьез? Зло на него держали?

– Вряд ли. На словах он был герой! А так… прощелыга. – Ирина Львовна подавилась булькающим смешком.

– А Кулагин?

– Он? Груб и вспыльчив!

– Так ведь человек военный, – заметила Аля.

Она очевидно смущалась напористой, откровенной Ирины Львовны. Женщины быстро накрыли стол. Поставили сахар, патоку, бутерброды с салом. Я хотел было выйти за вином, но соседка настойчиво удержала меня.

– Ваш товарищ, – кивнула на Васю, – ходит и носит! Как будто мы голодаем.

Она бросила взгляд на Алю. Вася заерзал, принялся поправлять повязку на пустом глазу.

Уже за столом, вздыхая и ахая, Ирина Львовна все повторяла: «Какую вы работу себе выбрали!», расспрашивала нас о делах, о курсах, обо всем подряд. Аля бросала на нас с Васей извиняющиеся взгляды, но перебивать ее не решалась.

К тому же после второго стаканчика вина Вася, осмелев, сфокусировал все внимание на беседе с ней. Я же сосредоточился на Ирине Львовне. Из ее вздохов, лишних подробностей и внезапных пауз, заполненных хозяйственной суетой – «Алечка, чайник остыл!» – вырисовывалась картина фабричных кривотолков. Смерть директора Кулагина одни считают чем-то вроде несчастного случая, думая, что яд к нему попал по ошибке. Другие уверены, что отравил его Демин, но в мотивах расходятся. Дескать, отравил то ли из-за темных дел с бухгалтерскими книгами, то ли из-за роковой женщины – секретарши Зины. А после и сам отравился. Качая головой, подперев ее руками, Ирина Львовна доверительно говорила, наклонившись ко мне:

– Страх-то какой, что у нас творится! Я в тот вечер, когда Демин умер, белье кипятила. Алечка как вернулась – в своей комнате кушала. Так до позднего вечера и не видались. Я уж после заглянула, перед тем как ложиться. Поговорили мы, то, другое.

Соседка снова засуетилась, стряхнула крошки со скатерти, подвинула мне плетеную корзинку с сушками.

– И ведь ничего не екнуло в сердце! – Она приложила руку к груди. – Не думали даже, что такое может быть. Все химия эта! От нее один вред!

Она вдруг стукнула чашкой, вспомнила.

– У нас, в прошлом году! Парнишку еле откачали. В нашей квартире. Верно, Аля?

Аля, отодвинув свой стул от Васи, сморщила лобик.

– Как это ты не помнишь? Сережа Семенов, пионер, кружковец. И задали им опыты дома ставить. Так он на нитке шерстяной кристалл растил. Так? Да, Аля? И пальцы-то облизал! Ох, все нутро выворачивало у него. – Глаза Ирины Львовны заблестели от вина и разговоров.

– Ирина Львовна, не к столу разговор. – Але явно было неловко.

– Ведь ты с ним сидела. Аля у нас внимательная очень, – обратилась соседка к Васе. – Всю ночку пробыла с пареньком, ухаживала.

– Давайте-ка я чайник поставлю.

Аля поднялась, тут же вскочил Вася. Они вышли в кухню. Я замешкался, и это было тактической ошибкой. Ирина Львовна вдруг бросила наводить порядок на столе, оставила тарелки и решительно повернулась ко мне.

– Товарищ ваш! Я ему говорила и вам скажу! За Алей я слежу. Обидеть ее не дам. С самого детства девчоночка натерпелась горюшка. Отец ее мать принижал, поколачивал. Сиротка она. За всеми ее знакомствами я надзираю!

Как мог, я убедил ее, что насчет намерений Репина беспокоиться не стоит. Умолчав, что Вася и сам опасается Ирины Львовны как любой шумной и деловитой женщины.

В корпусе холостяков, куда мы добрались уже поздним вечером, я кое-как стянул сырую рубашку, свитер и рухнул на кровать. Тело ныло, а завтра наверняка будет отличный синяк там, где треснули бутылкой. Вася в темноте вздыхал, думал, наверное, о своей Але.

30. Ответы и новые вопросы

Из тех дней мне запомнилось, что осень выдалась на редкость поздней. И Москва долго тонула в роскоши желтого и багрового. Теперь же листья, утратив цвет, смешивались с грязью мостовой и замирали под тонким слоем утренних наледей. Город, кутаясь в плотных осенних сумерках, насквозь промокал под дождем. Убеждая дежурного пропустить меня, я поймал себя на мысли, что хожу на фабрику «Красный парфюмер» как на работу. В обед мне передали записку от Носа: исследование белья, которое я забрал в комнате в Зарядье, готово.

В цеху было немноголюдно, резкий свет ламп казался чуждым, неуютным. Нос держался официально. Коротко и сухо объяснил, что на наволочке и покрывале действительно удалось определить составляющие нового аромата: ландыш, ирис, гвоздика.

– Вот, товарищ проверил результат, – Нос сухо кивнул на сотрудника, который молча стоял рядом. – Я подписал.

Демонстративно ткнул пальцем в строчку. Также сухо прибавил: но на наволочке, кроме того, следы сульфида. Он применяется в парфюмерии для обогащения ароматов, в том числе гвоздики. Ядовит, вызывает спутанность сознания, в высоких концентрациях – тошноту и обморок.

– А ожоги гортани?

Он задумался на минуту:

– Пожалуй, может.

– Я хотел еще спросить вас, почему именно ландыш? Его формула. Чем он так замечателен?

– Он один из самых популярных, как и роза, сирень… – пожав плечами, ответил Бакро. – И вместе с тем у ландыша один из самых тонких и приятных запахов. Он лечит меланхолию. Как почувствуете тоску, нанесите каплю эфирного масла, вот так, – он помассировал виски, – и боль снимет будто рукой. Есть что-то в этом магическое! Существует даже поверье, запрещающее собирать эти цветы накануне новолуния.

Заметив, что увлекся, он, глядя в сторону, договорил уже строже:

– Аромат их якобы пробуждает похоть. Бросает женщин в объятия греха. Поверье вряд ли правдиво. Но ландыш в самом деле может навредить, – заметил он, невесело усмехнувшись. – Его нельзя ставить в спальне, разболится голова.

После этого на все вопросы он отвечал рассеянно, кратко, нарочито отвлекаясь. И наконец, извинившись, ушел по своим делам. Кроме конвойных, на меня никто не обращал внимания. После запахов фабричной столовой, парфюмерных отдушек,