– Думаете, проскочите между жерновами? Если вы им нужны. Если вы хорошо делаете свое дело. Напрасно. Они перемелют вас, и выйдет не мука, а му́ка. Обмануть их мы не сможем.

– Август Ипполитович, нет никаких «их» и «нас». Помогите мне с анализом вещей из Зарядья. А я непременно учту это и отмечу в отчете.

Расставшись с парфюмером, я поднялся в фабричную контору и разыскал инспектора по кадрам. К нему выстроилась очередь. Немного потоптавшись в ней, я вскоре не выдержал и зашел с очередным, не обратив внимания на крики. Хотел расспросить о смерти рабочего, что утонул в чане с мылом.

– Горохов Петр, 28 лет. Нанялся на фабрику разнорабочим. Выпивал. Не раз ставили вопрос! На вид! Но все без толку! – Кадровик собирал со стола канцелярские тетради и прятал в ящик. На фабрике запел гудок. – Товарищи жаловались. Снижал показатели в цеху. Рано или поздно рассчитали бы его. А так… Допился. В тот день все видели, как его шатало.

Он поморщился и, захлопнув последний ящик, поднялся из-за стола, деловито стащил с рогатой вешалки кепку и пальто.

– Сверхурочные мне не платят, товарищ. Рабочий день закончен. Мне запереть нужно!

Фабрика опустела, голоса угадывались лишь где-то вдалеке. Боковая дверь мыловаренного цеха, у которой курили рабочие, была неплотно прикрыта. Я зашел. Темно, за окном мелькает уличный тусклый свет. Чаны закрыты круглыми крышками. Попробовал сдвинуть одну, тяжелая, удалось чуть приподнять. В глубине ворочалась белесая масса. В нос ударил сильный, почти смрадный запах. Чаны высокие, больше метра. Споткнувшись, через борт не упасть, перегнешься и удержишься. За спиной вдруг раздался стук, что-то загремело.

– Кто здесь? – Я оглянулся, но в потемках не разобрал, показалось движение рядом. И тут же явно послышались торопливые шаги. В пустом цеху они звучали гулко, как в пещере. Толкнул крышку на место – она с грохотом обрушила тишину. Рванул дверь. Поспешил за шагами. Коридор темный, повороты отсчитывал четко по памяти, но пару раз споткнулся. Еще раз окликнул – стойте! Выскочил на свет и с размаху налетел на стену, впечатался в плакат «кривая роста профсоюзной активности». В распахнутую дверь залетали редкие капли. На улице никого. Под моросящим дождем метались тени, качался уличный фонарь. Из мыловаренного цеха тянуло удушливым запахом жира вперемешку с едким цветочным душком. Из-за угла показались два сторожа. Я объяснил им свое присутствие. Поинтересовался, может, видели кого-то? Никого. Проводили до проходной и выставили.

28. Парк отдыха трудящихся

Я захлопнул книгу, и Репин тут же, как ждал этого, поинтересовался, не хочу ли я пройтись. День у нас был свободен. Профессора вызвали куда-то, то ли в Институт мозга, то ли в Кремль.

– Музей, помнится, не слишком понравился?

Спрашивал я рассеянно, идти никуда не планировал. Как раз накануне мы с Васей были в паре музеев. Его всерьез поразил факт наличия известного художника-однофамильца Репина. Но в остальном статуи, натюрморты и даже мумии заинтересовали не слишком. Он только заметил, что «это ж все у царей было, а те людишки дрянь, морды били, угнетали и прочее». Вообще же, из всех развлечений столицы больше всего Васе нравился зоосад, битых полчаса я не мог вытащить его из «Полярного павильона». Но выяснилось, что Репин зовет меня пройтись не просто так. Он все еще смущался рядом с Алей, той самой, что была в кино. Девушка, если верить Репе, застенчива и обидчива. А главное, жаловался Вася, не поймешь, чем обидел, не скажет! Были, однако, и несомненные достоинства. Вот та же молчаливость. Красноречие не входило в число сильных сторон Васи, так что его радовало умение девушки часами молчать, не тяготясь этим. К тому же Аля детски восторгалась любому подарку, даже мелочи.

– Но все ж в компании мне вроде как проще, веселее, – признался Репа.

Что же, выпадает случай расспросить Алю о фабричных новостях! В разговоре с Носом я не кривил душой, щепетильность я давно растерял. Впрочем, Васю мои мотивы не интересовали. Он без конца говорил об этой самой Але, а в монологе ему хватало молчаливого собеседника, так что я, кивая, думал о своем.

Москва звенела трамвайными звонками, звучала окликами чистильщиков обуви, пела свистками регулировщиков движения, бренчала звуками шарманок. Шла подготовка к очередной торжественной дате Октябрьской Революции. Витрины в окне часового магазина, бывшего «Павла Буре», освещались красным. По центру выставили макет земного шара с циферблатом, на нем светилась цифра «12». Стрелку к ней тянули фигурки китайцев, негров, белых рабочих. Всю эту композицию венчала надпись: «Близок час всемирной революции». Галантерейный удивил портретом Энгельса в окружении дамского белья. А на витрине кондитерских из мармеладной мозаики выложили профили революционных вождей. Пробираясь в толпе командировочных в кепках, «гостей столицы» в тюбетейках и шляпах, крестьян со свертками, уворачиваясь от трамваев и авто, мы вышли к улицам, где в просветах домов сквозила река. Спустились к набережной, откуда был виден забор вокруг котлована на месте Храма Христа Спасителя.

При входе в Парк культуры и отдыха имени пролетарского писателя Горького я уплатил за нас в кассу по 10 копеек за вход. Щепетильный Вася расходы внес в книжечку к остальным. Хотя командировочные наши таяли, я не ожидал возврата. Любовь, понятно, требовала жертв не только от Репы, но и от меня как его товарища. Да и парк, надо сказать, стоил того! Ровные дорожки. Павильоны для лекций и концертов. Танцплощадка и кинотеатр. А главное, аттракционы. Они были на высоте, устроены по образцу луна-парка в Берлине. «Спиральная вышка», высоченная, в форме вавилонской башни, где, забравшись наверх, несешься вниз по плоской поверхности на ковриках. Колесо-вихрь, нечто вроде огромной бочки с приставленной лесенкой. У входа гражданин в соломенной круглой шляпе предупредил нас с Васей, что «если дурно станет, аттракцион не остановим, товарищи, учтите»! Мы с Репой, как малые дети, испытали и колесо, и вышку, немного повздорив за очередь с подвыпившей компанией. Публика на аллеях была самой разнообразной. Китайские студенты, барышни группками, родители с детьми. На скамейках старики резались в шашки и шахматы. Тут же околачивались торговцы фотографиями поэтов – Есенина, Маяковского. Моментальные художники вырезали из бумаги профили клиентов. В самой глубине парка, под черной трубой радиорупора, из которого сыпалась бодрая мелодия, репетировали физкультурницы из спортивного кружка. Несмотря на то что уже похолодало, все в одинаковых широких, но коротких брючках, белых майках, волосы стянуты косынками. Упражнения они выполняли быстро и слаженно. Ловкая, с сильной спиной и крепкими ногами,