себя в комнате или в общей, гуляла по окрестным лесам – иногда с луком, иногда просто так. Её сопровождал либо кто-то из людей Сорглана, либо Канут. После того как вытащенные на берег корабли осмотрели, просмолили, проконопатили и вообще привели в порядок, ему по большому счёту нечего было больше делать. Прежде он и по собственному желанию уходил на охоту, часто на несколько дней, теперь же была лишняя причина. Ингрид не решалась ночевать в лесу – ночи здесь бывали сырыми и пронзительно-холодными – и Канут соглашался, что с таким слабым здоровьем, как у неё, не стоит рисковать.

В один из первых дней отец рассказал ему историю приёмной дочери в общих чертах, насколько знал сам. Слушать это было неприятно. Конечно, он знал, что рабыням приходится нелегко, с ними по зрелому размышлению можно делать абсолютно всё что угодно, и только желание или нежелание хозяина определяет, будет она жить спокойно или мучиться, а это никакая не гарантия. Он представлял и сам во время набегов, после победы да с хорошей порции спиртного позволял себе лишнего с пленницами. Прежде его это не трогало. Теперь же он представил, что было с Ингрид, и его представления о допустимом начали меняться. Разум говорил, что если бы она умерла в рабстве, то он бы об этом не узнал, и ничто в его душе не шевельнулось бы, но представлять себе такой исход было неуютно и холодно. Ведь теперь-то он её знал.

Он смотрел ей в спину, когда она шла впереди него по узкой лесной стежке, любовался её ровной спиной, перетекающей в тонкую талию, а потом в широкие округлые бедра той плавной линией, лучше которой нет и которая вызывает в теле мужчины волну жара. Он видел её узкие плечи, длинную тонкую шею и с грустью понимал, насколько всё это хрупко. Прежде ему не приходило в голову бояться смерти, теперь же он боялся, что смерть может вдруг прийти к ней. Он сам не знал, почему стал бояться этого, но факт вался фактом. Точно так же, с такой же силой он боялся, что Ингрид выйдет за кого-нибудь замуж. Ему казалось, он тут же убьёт того, кто получит её согласие на брак, не сможет себя сдержать.

Он боялся того, что сможет отнять у него её время. Или всю её.

Ингрид всегда одевалась в лес одинаково – серая рубашка, плотные льняные штаны, низкие сапожки и суконная куртка. Когда она целилась, то слегка откидывала голову, и шея казалась ещё длиннее, чем она была. Кстати, Канут оценил, что стреляла она неплохо. Почти всегда попадала и очень хорошо реагировала на изменения обстановки.

Несколько раз он брал небольшую лодку и вывозил сестру в море. Он хорошо знал все особенности течений и приливов-отливов, умел держать лодку на волнах самого разнообразного характера и величины и потому не опасался выгребать так далеко, что земли становилось почти не видно. Он грёб сильно и мощно, лодка почти летела по воде. Когда они плыли от берега, Канут всегда использовал отлив, когда наоборот – прилив, и потому времени уходило не так много, как если бы грести взялась Ингрид. Хотя она тоже прилично управлялась с лодкой, научилась ещё на родине.

Иногда они выходили в море на крохотной парусной лодочке, принадлежащей Сорглану – прогулочная игрушка, на которой с парусом мог справиться один человек. Её Ингрид любила больше гребной.

– Скажи, а чем ты занималась дома? – спросил он у неё как-то, когда от берега осталась вдали лишь ломаная туманная линия.

– Училась. – Она сидела у самого борта, свесив босые ноги, и их обдавали холодные брызги. Погода была солнечная и очень тёплая. Пекло́.

– А чему?

– Философии.

– Чему?

– Профессия – философ. Я её уже почти получила. Оставался один курс.

– Что за профессия такая?

– Бывают и такие, Канут. Философия у нас – это буквально завалы книг, где изложена история развития человеческой мысли. Мысли наших мудрецов. Кто-то должен во всём этом разбираться.

– И сколько надо учиться, чтоб стать таким… философом?

– Пять лет.

– Так долго?

– Но книг-то много. Все надо прочитать и понять. Дело непростое.

– И верно. – Канут смотрел на линию горизонта. – Тебе нравилось?

– Да.

– И много книг ты прочитала за свою жизнь?

– Я не считала. Может, пару тысяч. Может, больше. Нет, наверное, больше.

– У вас на Терре так много книг?

– У нас на Терре их столько, что никакому человеку не хватит жизни прочесть их все. Причём я имею в виду умные книги, а не те, что печатаются миллионами, чтоб развлекать самых необразованных. Так называемое чтиво. И не специальную учебную литературу, которой тоже титаническое количество.

– Зачем же вам нужно столько книг, если их все равно нельзя все прочитать?

– Людей тоже много. Одни прочтут одну часть, другие – другую.

– Странно. В жизни же столько всяких дел надо сделать. Когда же ещё столько книг читать?

– Читают у нас на Терре хоть и не все, но многие. Средних размеров домашняя библиотека – это от двухсот до пятисот книг. Иногда больше. У нас нет ни одной семьи, где не было бы в доме ни одной книги…

– А как называется та книга, о которой ты мне говорила?

– Какая?

– Та, где о девушке, богатом парне и красных парусах.

– О… «Алые паруса».

– Так и называется?

– Да. Это повесть. Небольшое произведение.

Они замолчали и какое-то время смотрели на беспокойную зелёную с синевой воду и прозрачно-хрустальное небо.

– Может, назад? – осторожно спросила Ингрид.

– Давай. – Он встал, поймал одной рукой канат и стал делать поворот. Она накрепко вцепилась в какой-то выступ, чтоб не полететь за борт.

Ветер подул сбоку, и Канут без промедления поймал его в паруса; едва не черпая бортом, яхта перешла из поворота в стремительный прямолинейный бег.

– Обратно пойдём галсами? – уточнила Ингрид.

– Нет. – Он смотрел в открытый океан. – Ветер сейчас переменится. Держись.

Она вцепилась крепче. Кораблик тряхнуло. Канут что-то делал с парусами, а что – она не могла понять, потому что видела яхточку второй раз в жизни. Ей нравились корабли – и самые маленькие парусники, и огромные, на солидную команду. Только парусники она и любила, да ещё немного – парусно-гребные суда, те, что существовали в её