хвались, сколько наград украшает твою широкую грудь?

Савин-младший потупился. Он не мог рассказать честолюбивому отцу, что его вычеркнули из списков за мошенничество.

Корнет поджег дом, в котором временно квартировал, чтобы получить за него деньги, но, к несчастью, нашлись свидетели, и на Николая завели уголовное дело. Чтобы все исправить, он лез под пули, показывая чудеса героизма. Во время одной из атак его контузило, корнет три дня пролежал в госпитале без сознания, но в Россию все равно вернулся без единой медали.

– Так что насчет орденов? – повторил старик, плеснув в рюмку наливку.

Сын отвернулся и покраснел:

– Папенька, вы же знаете, как в армии в последнее время распределяют награды. Да будь ты отъявленным храбрецом, совершившим несколько подвигов, тебе ничего не повесят на грудь, если ты не сын влиятельного чиновника. В наше время вовсе не обязательно воевать, чтобы получить орден.

Герасим Сергеевич посмотрел на сына красными слезящимися глазами:

– Надо же! А в наше время было не так. – Он опрокинул наливку и вытер усы тыльной стороной ладони. – Обмельчал народ, обмельчал. Ну, ничего. Для меня ты все равно останешься героем.

– Спасибо. – Савин уселся за стол, и проворная служанка с босоногой девчонкой, помогавшей ей по хозяйству, стали быстро расставлять тарелки с едой.

Здесь были и соленые рыжики, и балык, и студень, и пироги с разной начинкой – словом, все, что много лет радовало глаз русского помещика.

Николай, отвыкший от домашнего, накинулся на закуски, а женщина поднесла жареную птицу, рыбу и бараний бок с кашей.

Герасим Сергеевич с улыбкой смотрел на сына, с жадностью уничтожавшего одно блюдо за другим.

– Ты надолго? – поинтересовался Савин-старший, надкусывая жареное гусиное крыло.

– Не знаю, – откровенно сказал Николай, подумав о том, что не сможет пробыть и недели без кутежей и прекрасных женщин. Очень хотелось увидеть Хвостова и узнать о судьбе великого князя и прекрасной Фанни. – Думаю, завтра-послезавтра наведаюсь в Петербург.

Герасим Сергеевич понимающе подмигнул:

– Гуляй, гуляй, пока молодое дело. Вот, – он встал и, подойдя к старому ореховому шкафу, открыл стеклянную дверцу, – вот, это все тебе.

К своему удивлению, молодой человек увидел толстую пачку денег.

– Отец, зачем это? – проговорил он, подумав о том, что бедный папаша ничего не знает о бриллиантах, которые лежали в кожаном саквояже в его комнате.

Перед отъездом на войну он оставил их в родительском доме, уверенный, что ни одна живая душа не прикоснется к его богатству. И не ошибся.

– Зачем? – повторил Савин еще раз, слегка покраснев. – У меня не заладилось с военной службой. Что ж, и черт с ней. Может быть, в нашем роду был человек, который так же, как я, не любил подчиняться командирам? Наверное, в таком случае лучше быть штатским.

Сухая, как отломанная ветка, и такая же грубая, в коричневых пятнах, рука поручика дрожала.

– Я так и подумал, – прошамкал он и улыбнулся, показывая недостаток передних зубов. – Мне ничего не нужно, в имении все есть. Твои братья, слава Господу, хорошо пристроены. Оттого я и говорю, что тебе моя помощь не помешает.

Савин-младший схватил купюры, будто сконфузившись. На самом деле он уже мысленно тратил их в ресторанах.

– Спасибо, папенька, – его губы прижались к сухой руке, – вы знаете, что я всегда любил и уважал вас.

– Тогда постарайся не позорить наш род. – В уголке глаза Герасима Сергеевича показалась слеза. – Прошу тебя, сынок. Не знаю, были ли у нас в роду такие, кто отказывался подчиняться начальству, но нечестивых людей точно не было.

Николай приложил руку к сердцу.

– Даю честное офицерское, – торжественно пообещал он. – Честь для офицера превыше всего. И хотя я собираюсь оставить службу, вы знаете, бывших офицеров не бывает. Я до самой смерти останусь корнетом.