воровать я не умею — будьте любезны оплачивать. Так что работать! Хотела же в усадьбе пожить. Ходила там по Хмелите у дуба с ясенем полувековыми фоткалась и мечтала. Домечталась! Что ж тогда загоревала, когда мечта сбылась?

— Дети, выходите в столовую, — раздался густой бас Дархана, и в сердце разлилось тепло от благодарности к этому грубоватому человеку. Он меня не бросил, не отмахнулся, помогает. Да мне вообще грех судьбу гневить — обо мне столько мужчин заботится. Дядюшки всякие, отцы… Это потому что своего всегда считала тюфяком. Вот и воздалось.

В столовую несмелым ручейком стали стекаться дети и робко выстраиваться в рядок у стены в две шеренги — девочки спереди, мальчики за ними. Классно их тут вымуштровали. Обхохочешься прям. Лет от шести до десяти навскидку, хотя если их не кормили… так! Кормить! Срочно!

— Здравствуйте, дети! — я подошла к стройной шеренге, состоящей из серых мышек, и представилась: — Меня зовут Лиза…

— Госпожа Лиза, — поправил Дархан, оберегающий мои права на взрослую жизнь.

— Да, госпожа Лиза, — послушно повторила и начала объяснять положение дел под робким обстрелом трех десятков пар глазенок. — Теперь я директор этого приюта. По крайней мере, сегодня, а потом его величество одумается и пришлет опытного руководителя. Ну, да… Хотя, сейчас не об этом. Тут такое дело, ребятки… В общем, никого не осталось, готовить некому, а питаться надо. Поэтому мы сейчас идем обедать в таверну.

Строй слегка дрогнул, лысые мышки изумленно закрутили блестящими головами (и это вместо впечатляющего "ура!"), а я даже представить не могла, как идти с такими чудиками по городу. Вся столица ведь сбежится посмотреть… или наоборот разбежится… нас случаем не попрут из места питания? Как таких смешариков в люди выводить? Но они не виноваты! Они есть хотят! Это просто несчастные дети, в конце концов.

— Мы идем в таверну, — снова повторила я, закусила губу, но из души, как ни старалась сдержаться, поневоле вырвался крик-вопрос, который я задала сквозь рвущиеся наружу слезы: — Ну почему же вы такие лысые-е-е?!

— Чтобы насекомых не было, — робко ответила девочка с ребенком.

— Насекомых? Дархан, в вашем мире, что не придумали способы борьбы с педикулезом?

Мелюзга слегка расслабилась, я даже услышала тихий переспрос: "Она сказала в вашем мире?", "Да ну, оговорилась", "С каким кулёзом?".

— Эт со вшами что ль? Придумали, госпожа Лиза, но видимо прежней директрисе возиться не хотелось. Руки марать.

— Да уж! Им бы косынки хоть, — я вздохнула и настроилась на деловой лад. — Дети, в этом доме имеется какая-нибудь веселенькая ткань? Любая из чего шьют только не белая…

— У кастелянши в комнате есть, — ответил самый высокий из всех мальчишка ростом мне примерно по грудь.

— Да? Покажи дядюшке Дархану дорогу — это, кстати, дядюшка Дархан, познакомьтесь — он добрый и хороший. Он принесет материал, сделаем вам банданы что ли…

Незнакомое слово не напугало, как я запереживала задним числом, наоборот разбудило любопытство. Высокий мальчишка кивнул и неспешно пошел вперед, искоса поглядывая на бородача. Понятно, бегать им запрещалось.

— Шевелитесь! Оба! — пришлось подогнать окриком в спину и минут через пять ходоки вернулись с двумя рулонами ткани — одним синим в мелкую незабудку, и почти черным с красными розочками в качестве принта. Тяжесть тащил Дархан, а мальчишка несмело протянул мне портновские ножницы.

— Молодец, — похвалила за инициативу и принялась раскатывать скинутый на стол рулон, попутно забалтывая хозяев дома. — Сейчас сделаем вам банданы и пойдем в таверну как белые люди. Девочкам синие, мальчикам черные. Знаете, кто носит банданы? Нет?

— Лысые? — пискнула одна из девчонок и кто-то даже хихикнул. Блин, дети даже забитые остаются детьми.

— Модные! — воскликнула я. — Или бравые пираты. Так! Сколько вас человек? Тридцать?

— Двадцать восемь, — ответил высокий мальчик. За то, что он принес ножницы, я его не съела, и он немного осмелел.

— Как двадцать восемь? Почему недобор? Его величество или высочество, неважно… говорили тридцать! — и стала считать по головам.

— Двое сбежали просто, — ответил какой-то мальчишка. — Их хотели плетями запороть они и сбёгли.

— Сбёгли? — машинально повторила я и возмутилась, закончив счет: — Двадцать девять! Четырнадцать умножить на два — двадцать восемь и плюс один. Вас двадцать девять. Что вы мне голову морочите?

— Двадцать восемь, — опустив ресницы, упорно повторила девочка с ребенком на руках и, сжавшись в комок, добавила: — Вы, наверное, Томика посчитали, а он не считается. Госпожа Гортензия грозилась его в другое место сдать, он здесь не числится.

— Какого Томика? — переспросила, выискивая глазами котенка, которого я, по мнению детей, приняла за ребенка и как дура посчитала.

— Ну, братика моего, — ответила девочка и качнула локтем, на котором неестественно тихо сидел малыш.

— Это мы чуть позже по документам посмотрим, — вмешался Дархан. — Врала ваша Гортензия не может такого быть.

— Определенно лгала, как можно человека не считать? — согласилась я и начала раздавать готовые косынки.

Мальчишки непонимающе крутили в руках разноцветные тряпочки, а девочки одели их на головы и подвязали по-старушечьи под подбородком. Пацаны возмущенно играли желваками, и повторять за девчонками не спешили. И молодцы! Это выглядело бы как минимум странно.

— Э, нет! Банданы носят не так, — запротестовала я, выхватив у высокого парнишки платок, и повязала, как полагается. Мальчишка сразу преобразился став похожим на мелкого хулигана и остальные с удовольствием поспешили повязать так же.

— Ну вот! Лысины прикрыты, теперь вы хоть на людей похожи, — довольно констатировала и, понимая, что за всеми не услежу, применила пионерскую хитрость.

Уж про что, а про пионерское детство мать поговорить любила, сокрушаясь при этом, что нас лишили такого счастья. Ведь пионер всем ребятам пример! Сто раз пересказывала, как ее из октябрят в пионеры принимали. "Это было так торжественно! Мы поочередно отстегивали свои октябрятские звездочки с формы и прикалывали их к красному знамени, а потом старшие товарищи повязали нам на шеи галстуки. А венцом всей этой торжественной церемонии были две старушки. Которые… — Здесь мать делала интригующую паузу и, вскинув вверх указательный палец, с придыханием заканчивала фразу: — Видели Ленина! — Через несколько долгих секунд снисходительно усмехалась и продолжала: — Нет, сейчас-то я понимаю, что они могли видеть Ильича стоя на краю площади, когда он на броневике за километр проезжал, но тогда… Мы, сгрудившись в кучку, шушукались: "О! Они видели Ленина, видели Ленина!". И такими эти женщины значимыми казались в наших глазах, о… мы им так завидовали ведь они… видели Ленина!".

Мама сто раз вспоминала эту историю, видимо оказавшуюся самым ярким пятном в ее серой жизни. Потому и помнила.