Шрифт:
Закладка:
– И как?
– Кто-то украл билет прямо перед сеансом. Из той поездки он даже мне ничего не привёз. А ведь постоянно всякую мелочь таскал. Знаешь, снежные шары, ароматические свечки – всю вот эту ерунду, пылесборники.
– Маме он никогда ничего такого не дарил, – ревниво сказал Олег.
– Петя говорил, твоя мать слишком практичная, всю эту мишуру считает мусором.
– Считала.
– Считала, – поправилась Наталья. – А я не считала и не считаю.
Она обвела руками полки, и Олег только теперь заметил десятки сувениров, стеклянных котиков и свиней, блестящих коробок, декоративных горшков, плошек и ложек. Домашнее очарование кухни разбилось о пестроту этих мелочей. Как она живёт в такой духоте, в таком непонятном, невнятном хаосе?
– Погодите… Вы сказали – на этой ярмарке он оставил всё, что вы ему давали. В смысле, вы деньги ему давали?
– Ну, явно не тугрики. – Наталья рывком отодвинулась от стола, закинула ногу на ногу. – Он же со мной и был ради денег. Я его любила, а он меня доил. С матери твоей брать было нечего, а у меня всё-таки салон – есть, откуда черпать. Вот он прибился к тёплому боку. А я и устоять не могла. Как начнёт про свою Изольду рассказывать, про остальных… Про все эти ярмарки, шатры, сказки… Умолял. Такие перспективы описывал. Он ведь прямо горел этим. Говорил, что умрёт, если не соберёт кукол. Вот я и давала деньги на поиски – на все эти разъезды, на пьянки с проезжими кукловодами. На таблетки. У него же постоянно голова болела, чем дальше, тем сильней. Я предупреждала, что всё это плохо кончится.
На губах Натальи появилась улыбка – циничная и одновременно мечтательная. Олег молчал, не зная, что на такое ответить.
– Да, по поводу того сеанса чревовещателя… – добавила она. – Петя приехал сам не свой. Пустой в ноль: ни денег, ни кукол. Он дня два жил тут, приходил в себя, боялся показаться домой. Потом выхлебал весь херес, пока я была на работе, и ушёл. У вас, наверное, тогда случился большой скандал.
– Наверно, – пожал плечами Олег, рассматривая Наталью и пытаясь сообразить, что её привлекало в отце. В юности – ладно; судя по фотографиям, отец был красавчик: кудрявый, белозубый, модный, с гитарой или гармонью. Но потом? Обрюзг, отрастил пузо, начал пить. Неужели память держит так крепко? В чём тут секрет? Почему люди вообще сходятся?
Снова всплыл недавний вопрос: а что в нём самом привлекает сияющую, блестящую Катю? Наталья ведь тоже, хоть и видно, что уже не первой свежести, но выглядит ухоженной, яркой. «Гораздо лучше мамы, – с сожалением, но уже без ревности отметил Олег. – Но гораздо хуже, чем тогда в пиццерии».
Мама в последние годы перестала краситься. Начала проглядывать седина, да и в целом она выглядела растрёпанной, блёклой. Олег вспомнил маму из раннего детства – как она забирала его из садика, как отводила в первый класс: с высокой причёской, в ярко-красной кофте с расшитым воротником, в чёрных брюках. Эти брюки шили из сильно электризовавшегося материала; мама брызгала их антистатиком, и его резкий, приятный запах так въелся в ткань, что Олег почувствовал его, даже когда уже после маминой смерти разбирал её шкаф. Потянул на себя дверцу – и ударило в нос. Он застыл, держась за заляпанную зеркальную ручку, и несколько минут не мог пошевелиться, запертый воспоминаниями. Запах был такой сильный, что казалось: это какое-то колдовство. Сейчас всё вернётся. Раз есть запах – значит, осталось что-то ещё, и ещё можно, можно всё вернуть…
Олег закрыл глаза, сжал под столом подол клеёнчатой скатерти. По каёмке висела обдёрганная, спутанная бахрома. Он стиснул несколько нитей в пальцах; попались узелки. Это было похоже на расшитый воротник той маминой кофты: там был и бисер, и пайетки, и объёмная тесьма… Куда делась та мама? Кто украл её? Кто превратил в бледную, ворчливую тень? Отец? А кто превратил отца из того кудрявого красавца в почти вечно пьяного, рассеянно-унылого, но чаще злого и хмурого, толкующего о выставках и ярмарках, гастролях и куклах, куклах, куклах…
– Я могу продать кукол и расплатиться, – неожиданно для самого себя проговорил Олег. – Уже прошло достаточно времени.
Засвербело в зубе. Наталья поджала губы.
– Ой ли? Отец у тебя тоже так говорил. А как до дела доходило, так он сразу же на попятный шёл. И где-то деньги доставал. И в драки ввязывался. И что только ни делал, лишь бы с куколками своими не расставаться!
Она повысила голос, упёрла руки в боки, стала вдруг похожа на маму – внутренним выражением, свойственным всем сердитым женщинам.
– Ты не продашь кукол. Ни одну из них. Насмотрелась я уже на эти метания. Я тебе предсказываю: нет, нет и нет. Ищи другие варианты.
– Хорошо. А если я просто проигнорирую этот звонок? Ничего не принесу к «Спирали»?
– Петя однажды рискнул. Лет пять назад. Сколько тебе было? Тринадцать? Должен помнить.
– Отец пропал на неделю.
Задний зуб, который до этого в жизни не давал о себе знать, разнылся так, что сосредоточиться на словах Натальи стало довольно сложно.
– Пропал на неделю… – медленно повторил Олег, пытаясь понять. – Пропал на неделю. Да!
Да! Он вспомнил, вспомнил слишком хорошо. Это были страшные времена. Мама, кажется, не соображала, что происходит. Отец просто не пришёл с работы в положенное время, не явился под вечер, не показался на следующий день. Мама звонила на его рабочий телефон, ходила к его друзьям – никто не знал, куда он делся.
Она перестала замечать Олега, забывала готовить, не интересовалась, куда и зачем он идёт. Олег полюбил школьные обеды: дома есть было нечего.
Однажды ночью захотелось в туалет. Дверь оказалась заперта, но в щель сочился свет.
– Мама?
Мама не отзывалась. Олег обошёл квартиру, проверил балкон, гардеробную, нишу за холодильником. Мамы не было нигде, её пальто и сапоги оказались на местах. Выходило, что она могла спрятаться только в ванной.
– Мама?!
Его окатило страхом. Внутри вскипало что-то горячее и бесконтрольное; в голову полезла чушь о самоубийцах, бритвах, вскрытых венах… Олег и сейчас помнил, как сам укусил губу до крови и изо всех сил
