Нельзя ли предположить, что некоторое неприятие, с которым бывшие фронтовички сталкивались в гражданской жизни, было обусловлено не столько отступлением от гендерных ролей, которое они допускали во время войны, сколько их особой способностью к самоутверждению, а также популярностью и востребованностью в мужской среде? По крайней мере, это могло бы отчасти объяснить ту жестокость, с какой другие женщины порой относились к фронтовичкам. Одна из собеседниц Алексиевич рассказывала: «Сели вечером пить чай, мать отвела сына на кухню и плачет: „На ком ты женился? На фронтовой… У тебя же две младшие сестры. Кто их теперь замуж возьмет?“. Представляете: привезла я пластиночку, очень любила ее. Там были такие слова: и тебе положено по праву в самых модных туфельках ходить… Это о фронтовой девушке. Я ее поставила, старшая сестра подошла и на моих глазах разбила, мол, у вас нет никаких прав. Они уничтожили все мои фронтовые фотографии…»[356]. А другая ее героиня, тоже женщина-ветеран, была публично унижена своей руководительницей: «Прихожу на совещание, и начальник, тоже женщина, увидела мои колодки и при всех высказала, что ты, мол, нацепила колодки, что ты себе позволяешь. У самой был трудовой орден, она его носила, а мои военные награды ей почему-то не понравились»[357].

Несмотря на не очень приятную атмосферу, царящую вокруг, союзы между фронтовиками и фронтовичками часто оказывались успешными. «Тогда я думал, что они просто шлюхи, – признавался ветеран, которому не довелось романтически преуспеть на передовой, – но оказалось, что эти отношения могут длиться всю оставшуюся жизнь»[358]. Многие «хорошие и крепкие семьи» сложились на основе фронтовой любви[359]. Бывшая снайперша, встретившая своего мужа во время войны, помнит о преимуществах совместного военного опыта: «Ему не надо объяснять, что у меня нервы»[360]. Другие женщины-фронтовички, опрошенные Алексиевич, также были замужем за мужчинами, которых они встретили в окопах. На момент интервью, в конце 1970-х или начале 1980-х годов, они по-прежнему были вместе[361].

Кто-то предпочитал скрывать свою службу в армии, но это был лишь один из тактических приемов, позволявших справиться с непростой ситуацией. Другие же исходили из того, что лучшая защита – это нападение: «Я горжусь тем, что была на фронте, как прожила военные годы»[362]. Наконец, третьи в целом соглашались с бытующими в обществе стереотипами, но использовали их к собственной выгоде – обращая против других женщин-фронтовичек. В своих частично беллетризованных воспоминаниях о войне, опубликованных в 1948 году, военный врач Ольга Джигурда подробно описала свою коллегу, которая фигурирует в тексте как «доктор Ветрова». Эта военврач заводит роман с высокопоставленным офицером, становится его полевой женой, пользуется всевозможными незаслуженными привилегиями и игнорирует военную иерархию. Вскоре, однако, следует справедливое возмездие за попрание моральных, сексуальных, иерархических норм: любовник бросает Ветрову, начальство и коллеги начинают сторониться ее, и, наконец, она с позором демобилизуется из-за беременности, ставшей результатом ее любовной связи. Джигурда колеблется между жалостью к наивной коллеге и высоконравственным негодованием: «Демобилизуйтесь и отправляйтесь домой, в Ташкент, и не мешайте нам воевать. Такие, как вы, не нужны здесь!»[363]. Другие женщины осуждали «фронтовых шлюх», чтобы подчеркнуть собственное превосходство над ними. Так, в письме члену политбюро Клименту Ворошилову, написанном в конце 1945 года, некая женщина, ушедшая на фронт добровольно, указывала на широкое распространение в армии «женской распущенности», одновременно подчеркивая собственную непогрешимость. «В феврале месяце 1943 года женщин стало на фронте больше, – возмущалась она. – Меня неприятно поразило то, что среди них были и такие, которые прилично „устроились“: занимались нарядами, сплетнями, флиртом…». Не желая уподобляться подобным женщинам, заявительница настояла на том, чтобы ее поскорее отправили на передовую; это повлекло за собой тяжелое ранение, сделавшее ее инвалидом на всю жизнь[364].

Трудности и проблемы, с которыми сталкивались возвращавшиеся с войны женщины, не ограничивались лишь их неоднозначным восприятием в обществе. Тяжелее всех возвращение давалось беременным фронтовичкам. Одну из таких арестовали в 1945 году после того, как она попыталась убить своего новорожденного младенца[365]. Другая покончила с собой после очередной бурной ссоры с матерью из-за беременности; этой девушке был 21 год, она пережила войну и только что демобилизовалась[366]. Наконец, еще одна фронтовичка, оставшись после демобилизации с малышом на руках, изготовила «контрреволюционное письмо», адресованное председателю президиума Верховного Совета СССР и написанное от имени новой любовницы мужчины, который был отцом ее ребенка. Женщине хотелось убрать соперницу с дороги, но ее разоблачили и осудили на семь лет[367].

Наконец, еще одной группой фронтовых женщин, столкнувшихся с огромными проблемами в послевоенной жизни, были инвалиды. Их шансы на обретение «женского счастья» были очень малы, поскольку их зачастую за глаза считали «порченым товаром»[368]. Некоторые фронтовички пытались скрывать инвалидность и даже уничтожали документы, которые давали им право на государственную поддержку, тем самым лишая себя той незначительной помощи, которую могли бы получать[369]. Поскольку женщины – инвалиды войны не могли опираться на партнеров и полностью зависели от государства, в послевоенные годы они входили в число наиболее обездоленных подгрупп ветеранов[370].

Часть II. Победители и жертвы

Глава 4. «Отличная профессия»

Коммунистическая партия и советское правительство проявляют огромную заботу об инвалидах Великой Отечественной войны.

Постановление Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) от 8 июля 1944 года [371]

– Вы летчик?

– Был…

Пауза.

– А теперь?

– Инвалид второй группы. Отличная профессия.

– Не надо так говорить, – сказала Шура.

Виктор Некрасов, «В родном городе» (1954) [372]

От 10 % до 19 % выживших солдат были официально признаны «инвалидами войны». В подавляющем большинстве своем они имели низкие звания и получили ранения рук или ног. Отсюда следовало, что их перспективы в послевоенной жизни ограничивались не только военным прошлым (рядовые солдаты, как правило, получали «на гражданке» работу похуже, чем офицеры), но и тем, что многие профессии, как зачастую и сама возможность физически передвигаться, были для них закрыты. Эта группа подвергалась ощутимой маргинализации. Скудная государственная помощь, примитивные и некачественные протезы и инвалидные коляски, острый дефицит рабочей силы в экономике, недоразвитость общественных институтов, ориентация официального дискурса на идеализированного советского сверхчеловека, далекого от реальных людей из плоти и крови, – все это, взятое в совокупности, сделало жизнь многих инвалидов послевоенной поры жалкой и несчастной[373].