Эта крайняя ситуация иллюстрирует более масштабное явление, а именно враждебность по отношению к женщинам-фронтовичкам, которые в народе слыли «походно-полевыми женами» (ППЖ) или «фронтовыми подругами». Если такая женщина надевала форму и медали, то вполне могла услышать в свой адрес нелицеприятные выкрики типа: «Ага, вон идет фронтовая шлюха!». И если девушка-ветеранка питала надежду выйти однажды замуж, то ей не стоило ни афишировать сам факт участия в войне, ни гордиться этим и уж тем более ни демонстрировать боевые награды[339].

Но, разумеется, виктимизация – лишь часть повествования о женщинах на войне[340]. Помимо нравственных страданий, которые им приходилось претерпевать из-за распространенных стереотипов, задевающих их сексуальность, фронтовичек славили и чествовали. В конце войны и в годы демобилизации официальные средства массовой информации неустанно акцентировали роль женщин-военнослужащих в разгроме нацистской Германии. В 1945 году «Блокнот агитатора» писал: «Советские женщины бесстрашно шли в бой. Они были активными участниками [войны] и верными помощницами воинов Красной Армии на всех этапах гигантской борьбы с немцами. … Они были в первых подразделениях наших войск, начавших наступление под Москвой суровой зимой 1941 года. Они сражались на Курской дуге, шли вместе с наступающими воинами на Запад. Они форсировали Днепр и Вислу. Их можно видеть теперь на полях сражений в Восточной Пруссии, Силезии, Бранденбурге. Скромные воины, они всегда готовы к подвигу, к самопожертвованию во имя Родины»[341]. В репортажах о демобилизации, публикуемых в «Красной звезде», упоминалось о героизме женщин-военврачей[342], а также о торжественном приеме, оказанном «девушкам-воинам» по возвращении в Ленинград в конце июля 1945 года[343]. Даже в 1947 году, когда подавляющее большинство женщин уже давно демобилизовалось, пропагандистские издания не забывали о том, что «многие советские женщины» ушли в Красную Армию добровольно: 120 000 из них были награждены «за героизм и мужество, проявленные в боях с врагом», а 69 стали Героями Советского Союза[344]. За рамками военных публикаций роль женщин-фронтовичек продолжала подчеркиваться до конца 1940-х годов[345], а Хрущев упомянул о них в своем «закрытом докладе» 1956 года («величайший подвиг совершили в войне наши советские женщины»)[346]. Кроме того, образ женщин-воительниц широко использовался в кинематографе – одном из главных ретрансляторов набиравшего силу культа войны. Это происходило на протяжении 1960–1980-х годов и даже позже[347].

Неофициальный дискурс не только порочил женщин, оказавшихся на передовой. Были люди, которые искренне полагали, что идеальными спутницами жизни для ветеранов-мужчин способны стать только женщины, тоже участвовавшие в боях, поскольку лишь они могут понять, что значит оказаться «на гражданке» после многих лет войны[348]. Другие же, напротив, оставляли своих боевых подруг ради «гражданских» женщин в нарядных платьях, пытаясь начисто стереть войну из своей памяти. Здесь уместно сослаться на разговор, который состоялся у писательницы и исследовательницы женского фронтового опыта Светланы Алексиевич в купе поезда с двумя ветеранами-мужчинами где-то на рубеже 1970–1980-х годов[349]. Один из них в годы войны был ярым противником женщин на фронте и оставался таковым на тот момент. Его особенно беспокоили женщины-снайперы, которые, как он подозревал, пристрастились к выслеживанию и убийству мужчин, а это явно не добавляло им привлекательности в глазах потенциальных супругов. Другой ветеран, однако, был восхищен женским героизмом, проявления которого ему довелось наблюдать: он называл женщин-ветеранов «нашими подругами», «нашими сестрами», «замечательными девушками». И он сожалел о том, что, по его мнению, становилось их типичной послевоенной судьбой. «Но после войны… После грязи, после вшей, после смертей… Хотелось чего-то красивого. Яркого. Красивых женщин… Мы старались забыть войну. И девчонок своих тоже забыли…»[350].

Уличной враждебности и попыткам полностью вычеркнуть из частной жизни все, что напоминало о войне, противостоял второй, более позитивный подход, оставивший заметный след в военной и послевоенной литературе, которая касалась реинтеграции ветеранов в гражданскую жизнь. В романе Петра Павленко «Счастье» главный герой сначала расстается со своей фронтовой любовью, поскольку ему невыносима мысль о том, что ей придется заботиться о нем как о калеке. В конечном счете, однако, его попытка наладить отношения с женщиной «с гражданки» терпит неудачу, и на последних страницах романа пара воссоединяется вновь[351]. В качестве другого примера того же рода можно сослаться на одну из центральных сюжетных линий повести Виктора Некрасова «В родном городе», которая посвящена личной жизни героя в послевоенные годы. Капитан Николай Митясов возвращается домой и обнаруживает, что его жена Шура изменила ему с другим ветераном. После нескольких болезненных попыток расстаться пара, в конечном счете, опять начинает жить вместе, но герой уже не чувствует себя как дома: за годы войны между супругами пролегла непреодолимая пропасть. В конце концов, Митясов вновь оставляет жену ради сожительницы, которая способна его понять: ею оказывается Валя, фронтовичка с солдатскими манерами и минимумом женственности. В отличие от мучительного общения с женой, «с Валей было легко и просто. <…> У них был общий язык – немного грубоватый фронтовой язык»[352].

Оба дискурсивных полюса – женщина-ветеранка как идеальная партнерша и она же как неисправимая шлюха – представлены в повести Жанны Гаузнер 1947 года «Вот мы и дома…», в которой одной из главных героинь выступает демобилизованная фронтовая медсестра. В начале произведения некая пожилая женщина характеризует приписываемую фронтовичкам мораль в следующих словах: «На войне, говорят, девицы не очень скучно жили». Но при этом сама медсестра изображается положительным персонажем. Когда она влюбляется в другого ветерана, один из героев комментирует: «Хорошая пара, они ровесники, оба воевали. Все в порядке»[353].

Этот акцент на совместимости людей, спаянных фронтовым опытом, не был просто выдумкой романистов, оторванных от реальности. Вот как одна фронтовичка вспоминает о своей популярности «на гражданке», а также о своих послевоенных приоритетах: «Я производила впечатление на окружающих своей активностью, жизнерадостностью, спокойной уравновешенностью. Да, мы, возвратившиеся с войны победителями, не могли быть иными. Думаю, что и внешний вид мой производил хорошее впечатление: ходила я в военной форме (другого ничего не было), с красивым орденом на груди (Красной Звезды). Здоровая, веселая, вьющиеся волосы, гордо поднятая голова. Не удивительно, что заведующий районо влюбился в меня и в конце учебного года предложил выйти за него замуж. Это не входило в мои планы, и, кроме того, мне казалось, что фронтовичке не стоит выходить замуж за прожившего войну в тылу»[354]. Упомянутый Алексиевич ветеран, вспоминая свое предсказание о том, что на некой вернувшейся с войны «даме с кинжалом» никто не женится, с удовлетворением отмечал,