что по «методу гегемона» «награды и наказания неотвратимы и заслуживают доверия»[376]. В-третьих, с идеями Шанского Яна, Хань Фэя[377] и Ли Сы, которые подчеркивали, что награды должны быть щедрыми, а наказания — тяжелыми даже за легкие преступления; эти идеи противоречат конфуцианскому истолкованию соответствия наказаний преступлениям в духе концепции талиона (ср. выше, с. 73-74).

По примеру Ли Сы «императорский секретарь» и «сановник» сочетали принцип суровости законов, идущий от Шанского Яна, с принципом «расследования и требования [к ответу]» (ду цзэ [128]), восходившим к учению Шэнь Бу-хая. Произведенная нами (на более широкой источниковедческой базе, чем та, на которую опирался X. Г. Крил в 1974 г.) реконструкция метода ду цзэ показала, что это — часть «метода» (шу), т. е. административной техники контроля над бюрократией со стороны правителя; что ду цзэ построен на доктрине этого контроля сын мин (129] («исполнения и названия») и, следовательно, воплощает принцип «на основании названия [должности) требовать реального исполнения [ее функций]»; и что, «требуя [к ответу]» тех чиновников, у которых «реальное исполнение» обязанностей не соответствует «названиям» их должностей (т. е. определениям их функций), правитель должен действовать «исключительно сурово», добиваться от чиновников неукоснительного соблюдения обязанностей, побуждать их взимать с народа налоги сполна и безжалостно применять наказания через увечье[378].

«Императорский секретарь» широко цитирует и использует доклад Ли Сы трону о «расследовании и требовании [к ответу]» 209 г. до н. э., приводит даже содержащиеся там цитаты из «Хань Фэй-цзы», в значительной мере оттуда заимствуя мысль о необходимости тяжких и неотвратимых наказаний, тесно связанную с идеей «расследования и требования [к ответу]»[379]. «Сановник» тоже цитирует доклад Ли Сы в рассуждении о необходимости суровых наказаний даже за легкое преступление[380]. Оба чиновника сочетают в своих правовых воззрениях принцип универсализма закона с принципом назначения тяжкого наказания за такое преступление.

В духе этого сочетания «императорский секретарь» толкует и правило коллективной ответственности. Он уподобляет отношения в семье между отцом и сыном, старшим и младшим братьями, живущими в одном доме, связям между телом и конечностям: ««когда придет в движение один сустав», то это становится известно сердцу». На мысли об этих особых связях и проистекающем отсюда особом знании друг о друге он основывает концепцию взаимного наблюдения и взаимной слежки членов одной семьи, входящей в группу из пяти соседних семей, объединенных коллективной ответственностью; он считает отца и старшего брата ответственными за преступления сына и младшего брата, ибо они обязаны «наставлять» и «исправлять» этих последних[381].

Соотнесение этой концепции с тем, что известно о системе коллективной ответственности Шанского Яна из других источников, в частности, из фрагментов права Цинь, показывает, что «живущих вместе» (т. е. членов одной семьи) считали обладателями особого знания обстоятельств материальной и духовной жизни друг друга и присуждали в случае грабежа и других преступлений к тому же наказанию, что и преступника[382]. «Императорский секретарь», в сущности, старается обосновать эту циньскую систему, функционировавшую и в его время. Его стремление не делать исключения для ближайших родственников из системы коллективной ответственности противоположно конфуцианской позиции по этому вопросу.

Таким образом, общее между правовыми воззрениями конфуцианцев и легистов — в соотнесении наказаний с космосом и в наделении «указов» воспитательной, а «законов» — карательной функцией. Но конфуцианцы считали функцию законов и наказаний вспомогательной по отношению к благой деятельности государя, основанной на свойствах его личности («наставление при помощи внутренней духовной силы (дэ)» и т. п.) и использующей «нормы поведения», и надеялись, что законы и наказания применяться не будут; по их мысли, законы должны быть малочисленны, мягки и содействовать духовному преображению, а чиновники должны быть человечны и применять их неохотно. «Сановник» и «императорский секретарь» теоретически считали карательную функцию не менее важной, чем функция проявления человеколюбия, но подчеркивали, что именно закон — основа управления; они рассматривали закон как идеальный стандарт, восполняющий личные недостатки монарха, вследствие чего их концепция управления была менее персоналистичной, чем конфуцианская; по их убеждению, законы должны быть многочисленны и суровы, а применять их следует по примеру «жестоких чиновников». Конфуцианцы видели в соответствии наказания преступлению и награды заслуге универсальный принцип, нарушение которого вызывает неполадки в космосе, считали, что наказание притягивается преступлением в качестве объекта «того же рода»; для них характерно стремление модифицировать закон в сторону партикуляризма, чтобы он учитывал волю обвиняемого при вынесении приговора и избавил родственные и соседские группы от коллективной ответственности. «Сановник» и «императорский секретарь» трактовали награды и наказания в духе универсализма, но акцентировали применение наказаний; они не считали, что несоответствие наказаний преступлениям влияет на космос и что наказание должно следовать принципу талиона, а поэтому выдвигали принцип тяжелого наказания за легкое преступление. Они связывали между собой мысли о неотвратимости и суровости наказаний, принципы универсализма закона и тяжелого наказания за легкое преступление и в этом духе защищали принцип коллективной ответственности[383].

Экономические взгляды

Изучение экономических взглядов спорящих сторон в «Янь те лунь» позволяет осветить проблему влияния неэкономических идей на экономические аспекты конфуцианства и легизма. Оно дает возможность проследить, как компоненты древней картины мира легли в основу взглядов спорящих на роль государства в экономике.

Реконструкция экономических взглядов конфуцианцев показывает, что их мысли об этой роли всецело определены их концепцией мироустроения, предусматривающей в первую очередь выполнение государем функции «устроения людей». Это предполагает развитие в людях этического начала, в частности «человеколюбия и справедливости», и подавление в них корыстного начала — «необузданности желаний», жажды «выгоды от второстепенного [занятия]». Условием успеха «наставления и духовного преображения» народа «знаток писаний» считает соблюдение государем и его чиновниками принципа «не показывать [примера погони за] выгодой», иначе «обычаи народа станут отличаться неискренностью... [люди] повернутся спиной к своему долгу и устремятся в погоню за выгодой...»[384]. При этом оппозиция «справедливость — выгода» описывает объекты двух противоположных желаний дуальной человеческой природы. Победит ли в простолюдине «любовь к справедливости» или «желание выгоды», зависит от того, что считает важным правитель. По-видимому, «знаток писаний» разделял этот изложенный в гл. 27 «Сюнь-цзы» взгляд (см. выше, с. 51)[385].

Возражения конфуцианцев против того, чтобы чиновники вмешивались в экономику и стяжали прибыль, отразились в осуждении тех, что «соревнуются с народом в [погоне за] выгодой, разлагают простоту, [свойственную] честным и искренним, и достигают духовного преображения [людей в] алчных и низких». Соотнесение этого взгляда с конфуцианской традицией обнаруживает, что, согласно Дун Чжун-шу, в нем воплощен принцип единства — запрещение обладателям «окладов и жалований» «совмещать их