Эта интуиция получила развитие в известном тексте «Post scriptum к обществам контроля» (1990). Здесь Делёз пишет: «Фуко разместил дисциплинарные общества в XVIII и в XIX столетии; они достигли своего расцвета к началу ХХ-го. ‹…› Теперь мы уже живем не в дисциплинарном обществе, мы не являемся более таковыми. Мы все находимся в стадии всеобщего кризиса всех пространств изоляции – тюрьмы, больницы, завода, школы, семьи. ‹…› Именно общества контроля идут на смену дисциплинарным. „Контроль“ – вот слово, которым Берроуз предлагает назвать нового монстра, а Фуко признает за ним наше ближайшее будущее»{279}.

В чем же отличие общества контроля от дисциплинарного общества? Указывая на Берроуза, Делёз дает нам исчерпывающую подсказку. Отличие то же, что между классической реалистической прозой, скажем, Диккенса или Драйзера и прозой Берроуза. «Дисциплинарная проза» имеет структуру и функции, которым она подчинена, – проза контроля прерывна, диффузна и разобщена; «дисциплинарная» проза имеет свой авторский исток вне собственно дисциплинарных механизмов (как воля законодателя располагается вне тюремного поля) – проза контроля полагает контроль внутренним, имманентным принципом, у которого не может быть внешних причин и истоков; «дисциплинарная» проза имеет границы, пределы (какой бы огромной тюрьма ни была, она где-то заканчивается, и там, за ее пределами, начинается другой мир) – проза контроля растягивается до бесконечности – так, что в ней нигде нельзя поставить точку да и читать ее можно, как мы помним, с любого места.

«В дисциплинарных обществах человек постоянно начинает заново (от школы – к казарме, от казармы – к заводу), тогда как в обществах контроля, напротив, ничто никогда не кончается»{280}, – скажет Делёз. Иными словами, когда-то начальник приказывал нам: «Делай так-то и так-то!», но теперь нам приказывает само наше желание, распыленное и децентрированное, как постмодернистский текст, и так же, как этот текст, не нуждающееся во внешней инстанции. «Это полицейское государство без полиции»{281}, – скажет Берроуз о своей Свободии.

Область контроля определяется уже не пенитенциарно-педагогическими практиками, как это было в дисциплинарных обществах, но практиками кибернетическими, так как с помощью кибернетики – универсальной науки об управлении – можно описать вообще все: от человеческих обществ до танца пылинок в рассветном луче. Кибернетические метафоры выходят на первый план в знаменитых работах Делёза и Гваттари «Анти-Эдип» и «Тысяча Плато», но задолго до этих работ доктор Бенвей в «ГЗ» описывал контроль именно в кибернетических терминах: «Изучение мыслящих машин больше любых интроспективных методов помогает нам разобраться в работе мозга. Западный человек приобретает черты новейших технических устройств. Ширялись когда-нибудь коксом в вену? Он действует прямо на мозг, активизируя связи чистого наслаждения. Наслаждение от морфина – во внутренностях. После укола вы прислушиваетесь к самому себе. Но кокс – это электричество, пропущенное через мозг, и удовольствие от кокса – чисто мозговое, тяга без тела и без чувства. Мозг под воздействием кокса – это обезумевший бильярд-автомат, где в электрическом оргазме сверкают вспышки голубых и розовых огней. Мыслящая машина, в которой начинает копошиться отвратительная жизнь насекомого, вполне способна почувствовать кокаиновое наслаждение. Стремление к коксу длится всего несколько часов, пока стимулируются кокаиновые каналы. Разумеется, кокаиновый эффект можно вызывать, активируя кокаиновые каналы электрическим током…»{282}

Причудливая кибернетика доктора Бенвея, конечно, использует наркотики как обобщающий метод контроля. Бенвей говорит: «Пока нет более точных знаний об электронике мозга, крайне важным инструментом следователя в его атаке на подлинную личность объекта остаются наркотики»{283}. Верный себе, Берроуз раз за разом представляет наркотики и джанк как универсальную контрологическую метафору. Соответственно, общество контроля структурируется по модели универсализированной наркомании.

Образ тотальной зависимости, с которым общества контроля связывали Делёз и его последователи (например, Марк Фишер), лишь подтверждает берроузовское происхождение этого концепта. Индивид внутри обществ контроля и есть наркоман, для которого наркотиком может служить все что угодно – от ТВ-шоу до модной одежды, от коммерческой «контркультуры» до популистской политики («Употребить государство – которое является просто инструментом – для удовлетворения потребностей каждого отдельного гражданина»{284}). В этом дивном новом мире (вспомним о соме[24] у Хаксли) мы можем до бесконечности выбирать свою зависимость, свой личный джанк, но что мы не можем выбрать, так это отказ от зависимости как таковой.

Тотально зависимый универсум Делёза и Фишера уже описан в «ГЗ» – в образах бенвеевских экспериментов и республики Свободии, где высшей свободой оказывается как раз отказ от свободы, да и в том, что называют «американским образом жизни»: «Американцы испытывают сверхъестественный страх перед потерей контроля, перед вещами, происходящими независимо от них, без их вмешательства. Они были бы не прочь впрыгнуть в собственные желудки, чтобы самим переваривать пищу и выгребать дерьмо»{285}. По сути, общество контроля у Берроуза и Делёза оказывается более удачным аналогом общества потребления Бодрийяра – потому более удачным, что в нем эксплицируется исток потребления, универсальный контроль. Контроль в своей универсальной форме разрастается и избавляется от привязок к индивидам или институтам; повсеместный контроль больше не требует надсмотрщика или вождя для своего осуществления. Поэтому Бенвей – одновременно и зловещая, и комичная фигура – столь двойствен: вроде бы воплощая контроль, на деле он оказывается всего лишь одним из бесчисленных узлов его универсального тока.

Описывая тотальность контроля, удачно упакованного в центральную для «ГЗ» метафору джанка, Берроуз не только предвосхищает позднейшую политическую теорию, но и дает техническое руководство, что можно было бы с этим сделать. Но рано радоваться: «эмансипационный» проект Берроуза – в силу его повышенной трансгрессивности – далеко не всем придется по душе.

Насилие. В теории обществ контроля, как и в тексте «ГЗ», контроль, на первый взгляд, не сводится к одной лишь телесности и приобретает отчетливые семиотические и кибернетические очертания. Контроль есть не столько насилие, сколько код. Однако Берроуз никогда не отходит далеко от телесности. Слово и код для него невозможны без тела, которое они маркируют: так говорил граф Коржибский. Последовательный номиналист, Берроуз стремился увидеть за словами определенные телесные референты. Поэтому универсум контроля в «ГЗ» – это прежде всего универсум болезненных, мучимых, разрываемых и насилуемых, распадающихся и деформирующихся тел, что, без сомнения, позволяет вписать Берроуза в литературную традицию, флагманами которой в разное время выступали маркиз де Сад и Жорж Батай. В рамках этой трансгрессивной традиции Сад, Батай и Берроуз вместе, хотя и заметно по-разному, говорят об одном: о телах, выше которых уже ничего не осталось.

Весь «ГЗ» состоит из движений дестабилизированной плоти. Жестокость ее репрезентации не может не вызывать негативной реакции – и эта реакция сопутствовала «роману» всегда, начиная с цензурного скандала еще до публикации полного текста. «Кровоизлияние воображения»{286} – так один критик охарактеризовал «ГЗ», и это достаточно