Шрифт:
Закладка:
— Как? Ты?
И потерял сознание.
Окончательно Евгений Иванович пришёл в себя на следующий день к вечеру. Открыл глаза. Огляделся по сторонам. В палате он был не один. В противоположном углу, подложив под голову две подушки, держа в руках развёрнутую газету, Корф Исидор Игнатьевич. Рядом на стуле ворох других газет. Есаул тихонько кашлянул. Корф, сняв с носа очки, положил газету и заулыбался во весь рот:
— Знаешь ли, уважаемый Евгений Иванович, это натуральное свинство! Замучил всех! Аннушка в коридоре какой день спит. Да и обо мне бы подумал — каково мне одному-то?! Словом перекинуться не с кем!
Корф говорил всё громче, и его услышали. Первой, распахнув дверь, в палату ворвалась Аннушка. Села на стул, держала в ладонях безвольную руку Евгения Ивановича. Молча плакала. Улыбалась сквозь слёзы, вытирала их рукой и снова плакала. Вторым появился Грюнберг. Пощупал пульс, приложился к обвязанной бинтами груди есаула какой-то штукой с раструбом. Повертел ею справа налево, будто гипнотизёр, перед лицом Евгения Ивановича. Довольный, хмыкнул.
— Теперь всё. Выкарабкался! С возвращением, ваше благородие!
И удалился.
Выздоравливал медленно. Сидел в кресле у окна. Вспоминал. Думал. Шутил: «Постарел! Раньше как на собаке затягивалось». Аннушка улыбалась понимающе, застенчиво. Сказала как-то:
— Думала, помрёшь.
И заплакала.
Евгений Иванович мучал себя мыслью. Как могла в палате появиться графиня? Раньше Аннушки? Надо было бы спросить у Корфа, да он постеснялся. «Всё-таки спрошу, — решил Евгений Иванович. — А вдруг мне это почудилось? Рассмешу только своим вопросом». Но подумав, решил: спросить надо. Чтобы не мучиться.
В палате их не раз навещала Светлана Васильевна. Похорошевшая и счастливая. Смотрела влюблёнными глазами на смущённого Корфа.
— В палате раньше неё, — шутил Корф, — появлялся запах её пирожков.
С нею всегда был Павел. От него есаул услышал с облегчением, что информатора они привезли в город уже мёртвым. «Пусть земля будет ему пухом», — подумал есаул. Не придётся объясняться с Корфом. А это непросто. Корф его поймёт, но всё-таки…
Зима тем временем перешагнула в новый год. Снежная, а ближе к весне всё более вьюжная. С южными ветрами, оттепелями. Вороны шумными стаями прилетали в город. Рассаживались на деревьях, надоедливо каркали. И исчезали так же неожиданно, как появлялись.
Зорич выходил из дома, прогуливался до ближайших улиц. Но, помня наставления славного еврея, не усердствовал.
К марту запахло весной. По ночам подмораживало. Тротуары покрывались тонкой корочкой льда. На карнизах крыш намерзали длинные сосульки. Но к обеду серое утреннее небо голубело. Сосульки вразнобой стекали вниз звонкими каплями.
Корф выписался из больницы к католическому Рождеству, раньше, чем Евгений Иванович. Часто навещал его, но служебными делами не делился. На расспросы есаула отвечал коротко:
— Выйдешь на службу — всё узнаешь. Газеты читаешь? Знаешь, что в России делается? Без работы, мой друг, не останемся!
В один из погожих дней, сидя на скамейке у дома, Зорич обратил внимание на карету, остановившуюся на противоположной стороне улицы. «Странно, — подумал он. — Такой тёплый день, а верх не опущен. Карета дорогая. А впряжённый серый в яблоках конь просто скакун какой-то! Выгибает шею. Грызёт удила. Скребёт копытом дорожный булыжник. Застоялся. Пробежки ему нужны по десятку вёрст. Кто же в карете?» — подумалось ещё.
И тут из кареты, как бы удовлетворяя любопытство Евгения Ивановича, ловко, почти не касаясь подножки, соскакивает господин с тростью. Осмотревшись по сторонам, пересекает по диагонали улицу и направляется в его сторону.
Модное, бежевое, в талию пальто. Мягкая шляпа. Узкие панталоны и лаковые туфли на тонкой подошве. «Салонный красавчик! — подумал Зорич. — Что он тут забыл? Неужели ко мне?!» Присмотрелся и не удивился даже — когда-то же должно было это произойти.
Осторожно, не торопясь, обходя лужи, господин подошёл к скамейке, опёрся на трость. Поприветствовал поклоном есаула и посмотрел ему в глаза.
— Рад тебя видеть, Стас! — сказал есаул. — Присаживайся. Сбрил бороду? А она тебе очень шла. Без неё ты совсем мальчишка. На кордоне я тебя не узнал. Ведь тебя в Петербурге я видел совсем маленьким. Не узнал я тебя и на снимке, пока Анна не сказала мне, кто ты.
— Евгений Иванович, я не открылся вам тогда потому, — запнулся Стас, — что был связан дисциплиной. Связан словом. Потому я и не знал, как вы отнесётесь ко мне.
— Господи! — горько усмехнулся есаул. — Во что ты вляпался, брат? Говори, я должен знать всё. Впрочем, нет. Отпусти карету, и пойдём в дом.
Через воскресенье после посещения Стаса есаул вышел на службу. Пройдя пустым коридором, открыл дверь кабинета и поморщился. Пахнуло пыльным застоялым воздухом. «Похоже, всю зиму не открывали!» — с досадой подумал он. Распахнул обе створки окна. Достал из тумбы стола полотенце, протёр столешницу. Протёр и диван. И вовремя — появился Корф. Пожал руку. Спросил:
— Как здоровье? — и, не дожидаясь ответа, шмякнул на стол кучу принесённых папок: — Разбирайся. Это тебе.
Вернулся к дивану, сел. Положил ногу на ногу, передохнул и, нахмурив брови, сказал:
— Теперь поговорим. После гибели Попова — это того, работавшего на хуторах, — на том направлении работа встала. В тот вечер Попов хотел сообщить что-то очень важное. Он рисковал, знал, что раскрыт, но назначил встречу.
Корф встал с дивана, прошёлся по комнате. Остановился спиной к есаулу.
— Евгений Иванович, Грюнберг сказал, что тот человек, который стрелял в тебя, умер уже в клинике. Твоё состояние было очень тяжёлым. Но, может быть, ты слышал… может быть, Попов сказал что-нибудь?.. Хоть пару слов?..
Есаул, сжав зубы, мотнул головой. Откашлявшись, сказал негромко:
— Нет, я ничего не слышал. Ничего.
— Понимаешь, Евгений Иванович, — повернулся Корф, — этот исчезнувший Петерсен… Он стрелял в тебя или в бандита… За его спиной в портьере опалённая дырка от пули. Приезд графини, её встреча с рыжим в ресторане. А это, есаул, международный аферист Арчи Мур. Он такой же шкипер, как я папа римский! Что за дело у столичной знаменитости с
