ее без ссор, послушали речь капитана, который пришел со своим старпомом, передав извинения профессора Ледовского, который не покидал своей лаборатории ни на час. Поулыбались несмешным шуткам поручика Паца, который детально и в лицах рассказал, как получил свой сабельный удар юнцом на дуэли, отстаивая честь знатной польской фамилии. Казак покивал, соглашаясь, если бы он так ударил, то вместе с головой развалил бы по пояс, а так детишки просто потешились, и один теперь гордился кривым шрамом. Выступил и старший добровольческого отряда капитан Малиновский. Он горячо поприветствовал новых членов отряда, с удовольствием выпил старого коньяка, но глаза постоянно тупил, отводил в сторону и губы кривил в надменной усмешке. Билый заметил, умея, как пластун, подмечать незначительные детали, но виду не подал. Видно, с Малиновским придется не раз еще столкнуться. «Пакостный человечишка», – пронеслось в голове у казака. Ванятка подобрел, порозовел, печаль его отпустила, но после третей бутылки рома казак начал откланиваться и тянуть односума домой.

– Куда ты, – шипел граф в тесном коридоре, когда пробирались к своей каюте. – Ведь хорошо сидим!

– Поэтому и уходим. Все надо делать вовремя.

– Ты как знаешь, а я бы еще часик посидел! – дернулся Суздалев обратно к кают-компании. Но разве из тисков казака уйдешь? Да и знал он наперед, чем всё может закончиться – и до льдов бы не доплыли, повздорили бы с поляками и бились насмерть. Граф смирился. И даже перед сном отведал чая с лимоном и съел бублик. Улыбался, как-то блаженно думая о своем. Уснул почти мгновенно, и Билый спокойно отнес обратно большой чайник на камбуз. Вернулся в каюту, прислушался к спокойному сопению односума и полез наверх. Сон долго не шел, Билый смотрел в иллюминатор в потолке на небо в дымке. Выискивал знакомые звезды. Думал о доме. Видел, как Марфа колыбель качает. Под такт глаза сами собой начали закрываться. Веки тяжелыми стали. Жена тихо напевала, и казак довольно улыбнулся.

И вроде только глаза закрыл. А когда открыл их, понял, что крепко проспал несколько часов. Разбудил шум непонятный: лязгали ведром и выли одновременно. Пластунский нож медленно вошел обратно в ножны, когда понял, что опасности нет.

С ведром Ванятка игрался. Полоскало его знатно. С позеленевшим лицом он, охая, отвалился от ведра и вытянулся в койке, слабым голосом вразумительно говоря молодому подпоручику:

– Ну, чего ты, братец, воешь? Николай Ивановича разбудишь – греха не оберешься. Мне тоже плохо. Ну я же не вою.

В отличие от позеленевшего односума, юноша, наоборот, выглядел бледно. Билый слегка прищурился, оценивая состояние шляхтича и вспоминая фамилию – что-что, а на память он не жаловался, Бог наградил особенностью людей запоминать раз и навсегда. Подпоручик Заславский выглядел весьма подавленным и растерянным. Губы его тряслись, глаза слезились, остекленев, из носа лилась жидкость, а из горла шел какой-то отчаянный хрип.

– Ну, мил человек, – тихо пробормотал граф. – Да возьмите же вы себя в руки, сударь.

В ответ ему раздалось усиленное мычание. Подпоручик Заславский затрясся еще больше. Поджал коленки, обхватив их руками, подтянул к подбородку. Микола, кряхтя, начал садиться в своей люльке.

– Ну вот, – констатировал спокойно граф очевидное, – разбудили! – и склонился резко к ведру с новым позывом.

– Да, я не сплю. Что тут произошло?

– Качка, – простонал Суздалев, откидываясь на ложе.

– Понятно, – кивнул головой казак. – Сейчас чая с лимоном и бубликом, и восстановим тебя. – При этих словах граф снова склонился к ведру. – А с вами-то что, господин Заславский? Чем-то напуганы?

Никакой реакции. С третьей пощечины порозовел и стал приходить в себя.

– Ну? – Билый на всякий случай занес руку, подпоручик испуганно дернулся – значит, пришел в себя окончательно.

– Марек, – ели слышно прошептал он.

Казак напрягся, чувствуя нехорошее. Спросил, уточняя:

– Подпоручик Лещинский?

Заславский испуганно кивнул. Губы его расползались. Билый терпеливо ждал продолжения, подбадривая полуулыбкой.

– Да, – вдруг подал голос Суздалев. – Сосед наш где? Остался в кают-компании на диванчике?

– Нет, – испуганно воскликнул юноша.

– Нет? – холодно уточнил Билый. – Где же Марек?

– Я… Я не виноват, – начал быстро говорить юноша, – панове, ей-богу не виноват! Я думал, во сне все было! Приснилось мне в пьяном угаре! Будто вышли мы из кают-компании и до нашей каюту шли. И Марек захотел воздухом подышать. Он сам! Я его отговаривал, честное слово. Ну, мне так кажется, господа. Только пьяны были сильно, но на ногах держались! Ей-богу, никто беды не предвидел. Да и смешно было и как-то боязно: скользко, свежо, да туман вокруг легкий. До шлюпки дошли. Марек захотел в ней спать. Не хочу, говорит, непонятно с кем каюту делить.

– Непонятно с кем, – начал вскипать граф Суздалев, гневно ноздри раздувая. Даже в койке дернулся. Задвигал скулами.

– Погодь, – оборвал его порыв казак. – Дальше что?

– Посмеялись и пошли обратно. Ноги скользят. За веревку держимся. Весело, словно кадриль какая-то. Я Мареку про сестру свою рассказывал. Как она кадриль танцует. Он сначала хихикал. А потом замолк. Я не сразу понял неладное. Обернулся. А нет Марика! Туман один кружит.

Казак отшатнулся. Перекрестился. Подпоручик Заславский поймал его за руку.

– Я думал, сон это. Дурной! А когда здесь очнулся, проспавшись, и Марека не увидел, то понял, что не сон…

– Да всплеск же должен был быть! Вахтенный заметить! В рубке! Да как так-то?! – вскричал Суздалев.

– Не было ничего, – прошептал Заславский. – Шел, и нет человека. Пустота. И туман рассеивается. Страшно, панове. Думал, сон дурной.

– Колдовство, – усмехнулся граф, садясь.

– То русалка его забрала, – казак снова перекрестился. – Видать, за мной приходила. Не нашла.

– Полно вам, братцы, – печально вздохнув, сказал Иван. – Пошли по команде докладывать.

После попойки знатные шляхтичи злыми были. Пац едва не зарубил сопляка, когда поняли, что потеряли Лещинского навсегда. Посадили Заславского в холодную на хлеб и воду, хоть Билый и не понимал за что. Просто, видать, капитану Малиновскому крайний нужен был, и юноша как нельзя лучше подходил на эту роль.

– Мы еще во льды не вступили, а вы уже потери понесли. Ну как так, господа? – сокрушался капитан судна и укоризненно качал головой, пыхтя трубкой. До самой поморской деревни не пили – Малиновский запрет строгий наложил, обещав команде своей спуск дать, как только те на берег сойдут. А пока тренировались ходить по палубе, выполнять несложные команды, с упряжками собак возились, да и привыкали друг к дружке, собаки к людям, люди к собакам – занимались добровольцы, чем могли. Нравилось офицерам с собаками возиться. Ждали своей очереди, как праздника. Человек человеку надоесть может, хуже горькой редьки. А собака – друг