Шрифт:
Закладка:
Эфир, в том своем виде, в каком, опять же по утверждению Афанасия, существовал и по нынешний момент, сформировался только по достижению человеческой популяцией какой-то критической величины. И пусть Огонь творения в каждом отдельном человеке был не велик, но наши предки брали, что называется, своим количеством.
Каждая, пусть и самая малая искра, заключенная в живом разумном существе (в обычных животных она так же имелась, но была настолько мизерной, что никакой существенной роли для насыщения магией эфира не играла), что называется, продолжала «фонить», излучая в пространство «энергию творения».
Ведь какой бы ни была магия или колдовство, «светлой» или «темной», «доброй» или «злой», «созидала» или «разрушала» — это была единая сила. Ведь вздумай Демиург превратиться в Деструктора [6] и разрушить созданный им мир, он обязательно воспользовался бы той же самой силой — просто низринул бы сей несовершенный мир в горнило первозданного пламени, и дело с концом.
Излучаемой людьми энергии становилось все больше и больше, наполняя эфир, как первобытные растения постепенно наполняли кислородом атмосферу нашей планеты. Но воспользоваться «плодами своих рук» люди не могли, за исключением каких-то единиц, оказавшихся (по неизвестным Афанасию причинам) способными оперировать накопленной за тысячи лет энергией эфира.
[1] Афана́сий Ники́тин (первая половина XV века, Тверь — ок 1475, под Смоленском) — русский путешественник, писатель, тверской купец, автор знаменитых путевых записей, известных под названием «Хожение за три моря». Одним из первых среди средневековых европейцев (после Никколо Конти) достиг Индии (за 30 лет до португальского мореплавателя Васко да Гамы).
[2] Тхаги (или тхуги, туги, пхасингары, душители или фансигары) — ссредневековые Индийские Бандиты и разбойники, посвятившие себя служению Кали как богине смерти и разрушения. Тхаги пользовались особыми опознавательными знаками и жаргоном.
[3] Кали — богиня смерти, разрушения и ужаса в индуизме.
[4] Дашамахавидья («десять великих знаний») — группа из десяти женских божеств в индуизме, наибольшую роль играют в его тантрических направлениях — в тантрическом шактизме и тантрическом шиваизме. Почитаются как формы Великой Богини.
[5] Демиу́рг, или Димиу́рг (др.-греч. — «мастер, знаток, специалист; ремесленник, мастеровой; создатель, творец» от др.-греч. — «земля, народ» + др.-греч.— «дело, труд, работа»):
В античной философии (преимущественно в платонизме) — создатель вещей чувственно воспринимаемого космоса.
В христианском богословии — одно из именований Бога как создателя и строителя всего существующего.
В гностицизме — создатель (церк.-слав. зиждитель), справедливый творец видимого космоса и бог евреев, занимающий среднее место между всеблагим Первоотцом совершенного духовного бытия (Богом гностиков) и злым, тёмным началом — сатаной, богом материи, хаоса и язычества.
[6] Деструктор — противоположность Творца (Демиурга), разрушительная энергия которого направлена на уничтожение созданного мира.
Глава 12
Третий Рейх
Берлин
Один из закрытых
институтов «Аненербе»
под управлением «Зондеркоманды 'Н»
Майор ягдкоманды Зигмунд Кранке к собственному изумлению пришел в себя не в диком русском лесу, а в нормальной кровати. Его самочувствие было вполне приемлемым, если не учитывать разливающуюся по телу предательскую слабость. Отчего-то болели ребра, отбитые неизвестно когда, ныли ушибленные лоб и челюсть, да и вообще голова трещала жутко. Причём, он совершенно не помнил, как и почему здесь очутился. Судя по белоснежным стенам и запаху лекарств — он явно находился в каком-то госпитале. Почему он так решил? А тут все просто — в воздухе висел стойкий аромат лекарственных и дезинфицирующих препаратов, которых ни с чем не перепутать. Ну, тот, кто хоть раз попадал на больничную койку, с легкостью это поймут.
В голову Кранке закрались нехорошие подозрения: а сколько же он пребывал в отключке? На тяжелое ранение не особо похоже… Вот только слабость такая, что он кое-как голову от подушки сумел оторвать, и едва удерживал её на напряженной шее.
Зигмунд зацепил пальцами подрагивающей от слабости правой руки (в левой же руке торчала игла капельницы с резиновым шлангом) чистейшую и белоснежную простынку, которой был накрыт, и откинул её в сторону. С трудом приподнял голову и оглядел свое голое тело, на котором, за исключением небольших синяков и царапин, не было никаких ран.
Что же, все-таки с ним произошло? Вопросы-вопросы, и никаких ответов… Он прикоснулся рукой к голове, в надежде там обнаружить причину его появления в лечебнице. Но и голова майора тоже оказалась в полном порядке — ни повязок, ни контузии, ни даже маленькой шишки обнаружить не удалось.
Продолжающей треморить рукой он натянул прохладную простынку обратно на себя, не дело это — потомственному офицеру вермахта, кавалеру Рыцарского креста Железного Креста[1] причиндалами светить! Ведь под простыней Кранке лежал абсолютно голым. После чего майор вновь бессильно уронил голову на подушку. Эти, в общем-то, нехитрые телодвижения отняли у него все оставшиеся силы.
Несколько минут он бездумно пялился в обычный побеленный потолок обычной больничной палаты. В палате он находился в полном одиночестве. Никаких коек здесь больше не было. Только металлическая кровать, тоже белого цвета, со слегка скрипучей панцирной сеткой. Возле кровати — стандартная деревянная тумбочка, выкрашенная белой краской, и белый стул. Все — больше ничего в поле его зрения не попадало.
Единственное окно, сквозь которое в небольшую палату попал солнечный свет, было забрано толстой металлической решеткой. Для чего были приняты такие меры предосторожности, Зигмунд тоже не представлял. Если он что-то и натворил, то абсолютно этого не помнил, как ни старался напрячь свою память. От этих бесплодных попыток у него только чудовищно разболелась голова.
Деревянные фрамуги окна, так же, как и все вокруг, окрашенные белой, но уже слегка облупившейся краской, были настежь распахнуты, и в палату задувал теплый приятный ветерок, хоть немного разбавляющий неприятный «больничный дух». У Зигмунда с самого детства больница всегда ассоциировалась именно с этим специфическим запахом.
Любому смертному, кто хоть раз бывал в больнице, непременно должен быть знаком запах формалина — этот особый «больничный» аромат, который мало кому нравится. А запах формальдегида очень похож на него.
Это специфическое больничное «благоухание» всегда психологически подавляло Кранке, и вселяло мысли о бренности жизни, хотя трусом он себя никогда не считал. А Рыцарский крест — это признание его храбрости на поле боя. Не каждый старший офицер мог похвастать такой наградой!
Но только попадая в больницу, Кранке вновь превращался в того маленького мальчишку, которого до болезненных колик в животе пугал этот страшный запах формалина, ассоциирующийся
