Всем памятно, что в свое время известная, небольшая, правда, часть нашей печати рьяно восставала против постройки Сибирской железной дороги, доказывая, что дорога нужна лишь офицерам и чиновникам; когда, наконец, совершилась закладка пути, многие уверяли, что окончания постройки следует ожидать не ранее чем через столетие, ссылаясь на пример Канады, где при длине Трансатлантической железной дороги вдвое короче Сибирской, и при американской энергии вдвое интенсивнее нашей, постройка продолжалась 16—18 лет, разорила три акционерных компании и чуть не вызвала банкротства самого правительства. Все эти предсказания не оправдались: мне суждено было видеть в полуоконченном состоянии лишь первые два начальных звена этого грандиозного пути – северный и южный участки Уссурийской железной дороги; а теперь, каких-нибудь десять лет спустя, пришлось уже проехать по всему Сибирскому пути от начала и почти до конца.

Не вдаваясь в подробности, можно положительно сказать, что в лице этого гигантского рельсового пути наше железнодорожное строительство выдержало беспримерный экзамен. Достаточно сказать, что со времени объявления войны, с начала февраля, пропускная способность дороги уже увеличена почти в два раза; и достигнуто это не эфемерными средствами, а увеличением в такое короткое время числа разъездов, расширением сети запасных путей и т.п. Правда, для подвозки войск на театр войны наше военное ведомство располагает сейчас всего лишь 3—4 поездами, и общая провозоспособность не превышает 5—6 пар поездов; но если и армия, и флот, и крепости готовились к войне только на бумаге, занимаясь на самом деле мирными делами, – то Министерству путей сообщения, призванному радеть о делах мирных, позволительно было всего менее думать о войне.

Работы по усилению пропускной способности еще не закончены: приступлено к работам «второй категории», которые обещают дальнейшее увеличение пропускной способности дороги… Это должно успокоить опасение относительно работоспособности Сибирской железной дороги по доставлению на Дальний Восток новых подкреплений, когда мы соберем там достаточно сильную армию и дорога будет занята исключительно подвозом боевых и жизненных запасов для питания этой армии.

Аккуратность движения поездов при такой массовой лихорадочной перевозке прямо изумительна: на моих глазах, и вместе со мною, проследовало несколько эшелонов, и ни один из них (за исключением Забайкальской железной дороги) не приходил на главные пункты со сколько-нибудь значительным опозданием.

Организация продовольственных пунктов не оставляет желать ничего лучшего: средства, по-видимому, отпущены щедрой рукой; возведены на некоторых более важных пунктах хорошие казармы, столовые, имеются даже и бани, которыми могут пользоваться и нижние чины, и офицеры. Довольствие войск производится или на продовольственных пунктах, или из походных кухонь, помещаемых в приспособленных вагонах. Кипяток отпускается, конечно, бесплатно, на каждой станции из специально построенных для этой цели особых домиков.

Словом, наша Сибирская железная дорога в настоящую критическую минуту служит нам прекрасно и оборудована вполне удовлетворительно для своего назначения.

Мукден служит теперь резиденцией наместника адмирала Алексеева. Вместо четырех часов, как это заявили мне при приходе эшелона, нас задержали здесь 20 часов.

Вместе с нашим начальником штаба дивизии пошел навестить старого приятеля генерал-майора Ф-га, являющегося в штабе наместника вершителем всех судеб. Это способнейший офицер Генерального штаба, отличающийся притом выдержанным симпатичным характером. Наместник и штаб его занимают группу железнодорожных домиков и построек вблизи вокзала; тут же на особой рельсовой ветке стоит поезд из 6—7 прелестных пульмановских вагонов с электрическим освещением. Ввиду невыносимой жары адмирал Алексеев переселился из вагона в изящный домик, находящийся тут же, а когда в доме показалась сырость, то он опять перешел в вагон.

Сегодня, 7 июля, как раз приехал в Мукден генерал-адъютант Куропаткин, чтобы доложить главнокомандующему о задуманном переходе в наступление; таким образом я в этот день неожиданно встретился и познакомился с некоторыми офицерами из близко стоящих к адмиралу Алексееву и генералу Куропаткину. Сразу обрисовываются два противоположных, враждебных друг другу, лагеря: приближенные Алексеева ругают Куропаткина; доказывают, что с нашим приходом у него уже 165 батальонов, с которыми можно уже предпринять наступательные действия; а Куропаткин все уверяет, что это силы недостаточные. В лагере Куропаткина, в свою очередь, ругают Алексеева и его гофкригсрат. Не довольствуясь руганью по адресу Куропаткина, свита Алексеева считает своей обязанностью ругать и всех ставленников Куропаткина – генерала Штакельберга, гр. Келлера и др., доказывая, что это такие же бездарности, как и их патрон, и потому-то они все побиты. Состоящий при наместнике полковник М-сов уверяет меня, что после Вафангоу Алексеев не может равнодушно слышать имени Штакельберга, и неоднократно и настойчиво требовал уже от генерала Куропаткина заставить «героя Вафангоу» подать рапорт о болезни (!)…

Свита наместника недовольна, конечно, и морскими операциями и ругает также всех порт-артурских и владивостокских адмиралов. Со слов адмирала Алексеева полковник М‑сов поведал мне и такое откровение: японцы маскируют свои потери во флоте, вводя в эскадры разных «купцов» под военными вымпелами, в то время когда поврежденные военные суда чинятся в доках; так что число вымпелов, показывающихся в море, выходит очень грозное, «а на самом деле это все гнилые купцы»… Так оно было и с Витгефтом 10 июня, когда он вышел в море, чтобы прорваться во Владивосток, а возвратился назад в Артур, думая, что встретился с превосходными силами. «За то же и намылил ему голову адмирал Алексеев, – прибавил мне на ухо полковник М-сов: – наместник недавно написал письмо адмиралу Витгефту, выражая ему упрек в неспособности на решительное дело…»

Словом, ругают все и всех. А в свите Куропаткина ругают Алексеева и его штаб, доказывая, что это худший из всех существовавших гофскригсратов, который от нечего делать мешается во все и все портит.

Все это вместе произвело такое грустное впечатление, что больно сожалел – зачем я побывал в штабе наместника; едешь на войну с верой в будущее, что с приходом подкреплений, с окончанием сосредоточения всех сил повернется когда-нибудь военное счастье и в нашу сторону. Но разве мыслима победа, когда на верхах вооруженных сил на театре войны царят такой разлад, полнейшее недоверие друг к другу и даже взаимная ненависть. Ведь чего только не могут натворить в наше время гнусный карьеризм в союзе с ненавистью! Ведь и генерал Куропаткин был трудолюбивым работником до своего назначения военным министром, а когда назначили военным министром, он увидел на практике, что тут лавировать приходится вовсе не при помощи талантов и труда, а посредством особой приспособляемости – особой министерской политики, своего рода внутренней и внешней… И эта министерская среда загубила дельного работника, втянув его в совершенно чуждую ему