Для контраста с тем, что я вижу теперь на ст. Мысовой, вспоминаю мой последний приезд на почтовых на эту станцию зимою 1891 года: вместе с женою приехал на станцию около часу ночи, и едва лишь успели оглянуться, как ямщик отпряг лошадей и исчез с ними где-то в непроглядной тьме. Станция оказалась одинокой избой, заброшенной в непроходимой тайге; мерцает слабый огонек из виднеющегося в лесной чаще маленького окошечка, но ниоткуда ни малейших признаков жизни – мрачная зловещая тайга, тишина смерти и густой мрак кругом. Пробираюсь к станции и на крылечке натыкаюсь на тело не то мертвого, не то живого человека, не подающего признаков жизни, на открытом морозе в 30—40 градусов Р[еомюра]. Вхожу в первую комнату; спит сидя, по-видимому, живой человек, уткнувшись лбом в стол, на котором коптит небольшая керосиновая лампа, и при моем усиленном расталкивании издает какие-то мычанья. Взял я со стола лампочку и вошел во вторую комнату – на столе телеграфный аппарат неистово вызывает дежурного, который тут же, как труп, лежит на полу мертвецки пьяный. Разыскал единственный «диван» в комнате «для проезжающих», на котором можно было бы уложить отдохнуть больную жену, но оказалось, что он занят: спит на нем в изодранном рубище какой-то бурят, по-видимому, ямщик, который тоже не обнаруживает никаких признаков жизни, несмотря на усиленное расталкивание.

И кругом – ни звука, даже храпа спящего не слышно: жгучий мороз, кромешная темнота, мрачная тайга и невозможная жуть от всего окружающего охватывают со всех сторон. И убежать, уйти – некуда! Ближайший населенный пункт отстоит на 27—29 верст по дикой тайге. Уговорил жену зайти в комнату погреться; с большими усилиями стащил полумертвого бурята с дивана на пол, на который он грузно упал, как кусок глины, уложил жену на диван, а сам я лег на пол, с револьвером в руках, рядом со спящим пьяным бурятом. Долго мы не хотели и не могли заснуть среди этой обстановки; но затем, измученные и усталые, мы, конечно, заснули против желания.

Поздно утром следующего дня нас разбудили чьи-то голоса. Спавший у аппарата на полу телеграфный чиновник, по-видимому, узнал уже мою фамилию и, зная, что по распоряжению властей он должен был меня «встретить и оказать всякое содействие», крайне тревожился теперь за устроенную мне «встречу», опасаясь, вероятно, за свою служебную карьеру. Указывая обеими руками на близко охватившую станцию неприглядную тайгу, бедный чиновник со слезами на глазах уверял, что в этой Богом забытой дикой дыре только и остается пить горькую.

А теперь!.. Все это невольно вспоминается теперь, когда на том же месте видишь оживленный городок с массой хороших построек, с хорошенькой церковью, лавками и т.д.

Эти прелестные метаморфозы, радующие глаз местных жителей, могли бы служить великим утешением для русского человека и наполнить его сердце гордостью при виде этих новых уголков культуры, созданных нами среди мрачной тайги, – если бы только все это было вызвано потребностями и средствами подлинной местной жизни. К сожалению, все это наносное, достигнутое на счет обездоления коренного русского населения в Европейской России. Живя на Дальнем Востоке, мне приходилось поражаться быстрым ростом этого края в отношении его внешнего облика: нынче, например, во время маневров пробираюсь верхом в окрестностях Владивостока через едва проходимую тайгу, лошадь с большими усилиями пробирается через густые заросли дикого винограда; а через год на этом самом месте мы несемся шумной кавалькадой по просеке, проложенной для проводимой телеграфной линии; а еще через год-два мы едем уже по «времянке» в комфортабельном служебном вагоне… При отъездах из Владивостока на ½ года—год, я иногда не узнавал улицы, на которой сам живу: так быстро вырастали новые огромные здания, появлялись набережные и т.п. А рядом с этим в подмосковной К-ой губернии, где теперь живу, облупленный «гостиный двор» свыше ста лет остается в неприкосновенном виде. Свыше 60 лет собирались расширить дом местной гимназии, что требовало расхода в несколько десятков тысяч рублей, а в то же время во Владивостоке в два года выросла на казенные деньги огромная гостиница-дворец, стоившая совершенно бесполезной траты в два с лишком миллиона рублей.

Иностранцы часто высказывают нам комплименты ввиду наших колонизаторских талантов, выражая восторг при виде культурного роста нашего Дальнего Востока, не подозревая, конечно, что все это вытягивается лямкой на широкой спине коренного русского населения Европейской России. Мне приходилось знакомиться с благоустроенными английскими колониями на тихоокеанском побережье и в Индии: нигде от метрополии ни одного пенса не отпускается на местные нужды, несмотря на огромные косвенные выгоды, приносимые колониями. А у нас восторгаются обманчивой метаморфозой далекой окраины за последние 10 лет, забывая, что это достигается исключительно благодаря притоку «российских» – как говорят в Сибири – миллионов.

Шутка сказать, десять лет тому назад государственное казначейство приплачивало к содержанию нашей дальневосточной окраины 11—15 миллионов, а перед войной – свыше 70 миллионов, не считая экстраординарного отпуска 87 млн рублей на постройку флота по случаю занятия Порт-Артура.

Для лучшей характеристики, насколько и в научном отношении развитие центра у нас в загоне по сравнению с окраинами, приведу такой пример. Задумав в 1890 году составить карту Забайкалья, я раньше всего задался целью составить каталог тригонометрически определенных пунктов; и оказалось, что, не считая известных уже тригонометрических пунктов, вошедших в каталог Главного штаба, в разных печатных и неизданных трудах научных исследователей нашлось еще около 79 тригонометрических определений, сделанных в течение 30—40 лет; а всего в области оказалось таких пунктов свыше ста. Через несколько лет мне пришлось таким же вопросом заняться в области Донского войска; оказалось, что за несколько веков существования области накопилось всего лишь… девять тригонометрически определенных пунктов. Это до некоторой степени служит верным показателем научного интереса всевозможных исследователей, проявляемого в отношении Дона или Амура.

В областном городе Чита, насчитывавшем лет 15 тому назад каких-нибудь 4 тыс. душ населения обоего пола, включая и тысячу нижних чинов, имелось семь разных ученых обществ; а в г. Нерчинске, с населением в 2 тысячи душ, имелся весьма богатый научный музей, которому мог бы позавидовать любой из важнейших подмосковных губернских городов.

Ст. Маньчжурия. 1 июля мы прибыли на ст. Маньчжурия. Комендант станции попросил меня расписаться в прочтении циркулярной телеграммы: «все четырехколесные повозки войсковых обозов оставить в Харбине». И ни звука о том, куда деть имущество, возимое в этих повозках; тоже оставить в Харбине? Но если бы это имущество было излишнее, то оно было бы оставлено еще в месте постоянного квартирования полка…

На месте станции Маньчжурии вырастает городок –