Шрифт:
Закладка:
Но когда Галина достала свой саженец и высадила его прямо посередине центральной клумбы двора – на почетное место, где до этого всегда высаживали сначала хрупкие белые нарциссы и гордые алые тюльпаны, а затем изысканные розовые и белые гладиолусы, – соседи взволновались. Они начали собираться группками, что-то обсуждали, неодобрительно оглядывались на розу. Галина ничего не замечала. Она любовалась саженцем, который так уверенно стремился вверх, растопырив плотные фиолетово-зеленые листья, и плотно сжатые бутоны обещали дивную красоту цветков.
– Ты что, совсем уже страх потеряла? – возмущенно воскликнула одна из женщин, подходя к Галине. – А ну живо убери отсюда свой сорняк!
– Да это же роза! – дружелюбно обратилась к женщине Галина. – Я ее в Ботаническом саду купила. Специально для нашего двора. Вырастет – красота будет!
– Тебя что, просили? – у женщины на щеках появились красные пятна, брови сердито сошлись в одну линию. – Я сказала – убери немедленно сорняк!
Другие люди начали подходить поближе, они тоже недовольно хмурились, бормотали что-то сердитое. Галина обиделась.
– Да в конце-то концов! Роза вам чем помешала? – выкрикнула она.
– Роза бы и не помешала, – спокойно отозвался сухопарый старик, тяжело опиравшийся на палку. Он жил в квартире над Галиной, и она часто слышала, как стучит по вечерам эта палка, когда старик ходит взад-вперед по комнате. – Да, роза и ни при чем. Жаль цветок, зря страдает, – старик покачал головой. – В тебе ведь все дело. Да ты и сама знаешь. Убери розу. Посади ее в горшок на подоконнике. А отсюда убери.
– И не подумаю! – Галина обиделась всерьез. Ведь она хотела всех порадовать. Почему же такая реакция? За что ее так не любят? Она же никогда не хотела никому ничего плохого. Никогда! Она всегда была честной женщиной…
***
С работой было тяжело. Галина, имевшая образование и работавшая бухгалтером, привыкшая к уважению окружающих, с трудом приспосабливалась к новой реальности. Нынешней власти не нужны были бухгалтеры из «вайсрусланд швайне» – как они говорили, и Галине удалось устроиться только в офицерскую столовую посудомойкой. В официантки она не годилась – слишком простовата лицом, наивна и неповоротлива. Официантки должны были быть привлекательными, чтобы господам офицерам было приятно на них посмотреть. Ведь в этой проклятой стране и посмотреть толком не на что – так они говорили.
Галина честно отрабатывала свой паек, и радовалась, когда ей удавалось захватить с собой остатки обеда или ужина господ офицеров. Да, работа была тяжелой, но что ж делать, сгодится и такая. Вон многие работают на разборке завалов – весь город в каменном крошеве после отступления советских войск. Уже сколько времени разбирают, а все равно развалин очень много, и улицы никак не примут прежний довоенный вид. Вот там да, действительно тяжело, особенно плохо стало, когда осенью неожиданно ударили сильные морозы – попробуй поковыряй ломом мерзлую окаменевшую землю, потаскай в такой холод носилки с грудами битого кирпича. А паек, между прочим, в два раза меньше, чем в столовой. И потом, в столовой можно иногда кусок хлеба ухватить, колбасы, пару котлет, картофельное пюре – то, что оставалось на тарелках. А на строительных работах что? Битый кирпич?
Так что Галина своей работе радовалась, хоть и доставалась ей всегда самая грязная часть – приходилось не только мыть посуду, но и убирать помещения. Особенно тяжело было убирать туалеты – немецкие офицеры, ругая местное население «швайне», вели себя в туалетах еще хуже, чем эти самые хрюкающие животные. Кучи фекалий, разбавленные мочой, постоянно лежали в кабинках, будто господа офицеры соревновались – кто больше промахнется по сливному отверстию.
И все же Галина не жаловалась. Слишком многим было хуже, гораздо хуже, чем ей. Конечно, можно было бы и облегчить труд, многие девушки, работавшие в офицерской столовой, не брезговали строить глазки господам офицерам, и это вознаграждалось не только чаевыми. Но Галина считала это неправильным. К тому же, глядя на немецких офицеров, лихо пьющих шнапс под жареную капусту с сосисками, она все время видела перед собой загаженные стульчаки в туалете.
Вот только отношения с соседями начали портиться. На Галину посматривали искоса, как и на всех женщин, что работали в столовых, комендатуре и других немецких учреждениях.
– Дядя Сережа, – объясняла Галина одному из соседей, пользовавшемуся всеобщим уважением. – Вы ж поймите, это ведь просто работа. Что ж мне, с голоду помирать?
– Ну зачем же помирать? – удивлялся пожилой слесарь, и его натруженные руки с большими синеватыми ногтями странно по-женски всплескивали. – Никто ничего и не говорит, Галя. Просто место такое… ну, сама ведь знаешь, что там за девицы у вас работают.
– А я тут каким боком? – вспыхивала Галина. – Я там полы мою, дядя Сережа, вон, все руки стерла! – и она показывала изъеденную хлоркой кожу.
– Ну так никто ж и ничего, Галя, – пожимал плечами дядя Сережа. – Просто голодно. Особенно вот тяжело у кого дети. А ты иногда и на рынок продукты носишь, меняешь на всякое. Платье вон новое купила. Пальто опять же. Люди ж не слепые.
– Ну да, купила! – запальчиво отвечала Галина. – Так я ж не украла у кого! Я ж заработала!
– Ну так и я говорю, что заработала, – отзывался дядя Сережа, но Галина видела в его глазах неодобрительный огонек, и никак не могла взять в толк – в чем же тут дело.
Она уже не помнила – предпочла забыть, что случилось еще летом, почти сразу после оккупации города, когда комендатура издала распоряжение о создании Минского гетто для евреев – это распоряжение было расклеено на всех столбах, и евреи были обязаны переселиться за забор из колючей проволоки, ограничивающий вновь созданный еврейский район.
– Ну, может, оно и правильно, – сказала тогда Галина, прочитав распоряжение немецкого командования. – У евреев всегда была какая-то своя жизнь. У них и вера другая, и вообще. Вон они по субботам не работают. А среди нас они начинают забывать, что они – евреи. Так что все понятно. Это просто сохранение национальных обычаев!
Все посмотрели на Галину так, будто она внезапно сошла с ума,
