Галина понурилась. Еще никогда с ней не разговаривали настолько неуважительно. Разве что господа офицеры в столовой, но это было их право, ведь они – представители власти. Но чтобы соседи? Соседи, которые раньше уважали Галину. Мария, которая всегда останавливалась с ней поболтать…

– Иди, Галя, – повторила Мария. – И подумай, как ты будешь жить всю жизнь, зная, что случилось с Басей. А ты знаешь, что с ней случилось? Нет? Так я тебе скажу! Ее расстреляли еще в ноябре вместе с детьми – они не могли работать, Галя. Понятно? Нет больше Баси!

– Машенька, так ведь не я ее расстреляла, – чуть не расплакалась Галина. Ей было очень, очень обидно – Мария обвиняла ее в ужасном преступлении, а ведь она была ни в чем не виновата!

– Ты ее выдала немцам, – отрезала Мария. – Думаешь, никто не знает, да? Все, все знают! Убирайся вон, немецкая подстилка!

Дверь в квартиру Марии гулко захлопнулась, и Галина осталась одна на лестничной площадке. В подъезде было удивительно тихо, будто все замерло, прислушиваясь к дыханию обиженной женщины.

– Я не хотела ничего плохого, Машенька, – прошептала Галина запертой двери. – Я только выполняла приказ. Это же власть, мы должны слушаться!

Она вышла на улицу и долго смотрела на троих мальчишек, так похожих друг на друга, что невозможно было определить – кто из них Мойше-Миша, а кто – сыновья Марии. Мальчики толкались, качались в снегу, засыпали друг друга снежками, бегали вокруг низких сараев, сбивая сосульки, наросшие на крыше… Они веселились так, будто не было никакой войны, и Галина невольно улыбнулась, позавидовав их безоблачному счастью и детской наивности…

Промерзнув, Галина пила слабенький морковный чай на своей крошечной кухоньке, грела ладони о горячие бока жестяного чайника, думала. Она вспоминала, что для евреев был назначен сбор, что-то там в деньгах, серебре и золоте.

– Интересно, – бормотала Галина сама себе, отхлебывая обжигающий кипяток. – Интересно, почему у белорусов не потребовали ни серебра, ни золота? Наверное, просто потому, что у нас такого и не было никогда. А у евреев было! Ой, неправа Машенька… Немцы ведь не дураки, нет. Ну, неужели они просто так будут убивать евреев? Нет же! Это… это… нерационально, вот! Они их просто заставляют работать. Ну и что с того? Ничего страшного. Я вот работаю. И они пусть работают. А про Басю… – Галина почувствовала, что холодная неуверенность уколола сердце, но тут же отбросила эту мысль. – Нет, про Басю тоже неправда. Да и откуда Машеньке знать? Навоображала себе невесть что!

Галина допоздна сидела на кухне, грела руки о горячий чайник, думала. За окном в сине-черной мгле зимней ночи мело снегом, и сухие колкие снежинки стучали в окно, лезли по подоконнику, собираясь в небольшие сугробики. Галина задумчиво смотрела в темный неосвещенный двор до тех пор, пока ее не сморил сон. Она и уснула на кухне, уронив голову на чисто вымытую клеенку стола…

Немцы приехали ближе к вечеру, когда все обитатели двора собрались дома после работы. Из грузовой машины сыпались солдаты, оцепляя двор так, будто там были вооруженные бандиты. Из вылизанного комендантского опеля неспешно вылез гестаповский офицер, поправил воротник теплой шинели, потопал ногами в сверкающих сапогах, махнул рукой в сторону подъездов. Через минуту всех жильцов уже тащили из квартир, выволакивали во двор кто в чем был. Старики, женщины, дети – все собрались кучей в углу двора, дрожали от холода. Солдаты выстроились перед ними, угрожая автоматами. Офицер удовлетворенно кивнул. Отдельно поставили Марию с тремя мальчишками, хватающимися за ее юбку. Рядом в снег бросили колыбельку с малышкой. Девочка громко кричала. Офицер мотнул головой в сторону колыбели, и один из солдат выдернул ребенка за ножки, встряхнул, сбрасывая одеяльце, швырнул в сугроб. Малышка задохнулась ледяным снегом, умолкла. Мария было дернулась к ней, но в живот уперся автоматный ствол, и она замерла на месте.

Немецкий офицер с брезгливостью посмотрел на Марию. Та стояла, ссутулившись, обхватив ладонями огромный живот, прикрытый засаленным фартуком.

– Зачем прятать жид? – вопросил он. – Зачем нарушить приказ?

Мария молчала. Офицер, пожав плечами, размашисто ударил ее ладонью по лицу. На гладкой коже черных перчаток блеснуло темное пятно – у Марии тут же пошла кровь носом.

– Зачем прятать жид? – по-прежнему равнодушно продолжал спрашивать офицер. Мария все так же молчала. Офицер поднял глаза вверх. Серое небо, обложенное низкими тучами, тяжко тянущими снежные заряды, было чужим. Нет, это не прозрачное небо родной Германии! И эти люди… Ох уж эти люди! Да полно, люди ли они вовсе? Недаром фюрер считает славян заразой лишь немного уступающей еврейской.

Офицер занес руку для очередного удара. Ему не доставляло удовольствия бить Марию, но как еще общаться с животным, которое отказывается выполнять команды? Другого способа офицер не знал.

Мария неожиданно подняла голову и взглянула офицеру прямо в лицо. Ее глаза были такими же серыми, как и небо над головой – снежные холодные глаза. Офицер, на мгновение растерявшись, замер с поднятой рукой. Мария метко плюнула в равнодушное белое лицо.

– Тварь! – заревел офицер, тут же растеряв все свое равнодушие и спокойствие. В руке его тускло блеснула сталь, громыхнул выстрел, особенно громкий в узком дворовом колодце, и на лбу Марии появилась по-немецки аккуратная черная дыра, из которой медленно и лениво потекла кровь.

Мария упала. Огромный живот ее еще некоторое время подергивался под засаленным фартуком, и соседи даже не сразу сообразили, что она непоправимо и безнадежно мертва.

– Поехали, – скомандовал офицер.

К нему подрысил один из солдат, кивнул на мальчишек, теребящих Марию.

– А этих куда?

Офицер пожал плечами, и его револьвер еще трижды плюнул огнем…

***

– Шла бы ты отсюда, Галина, – посоветовал женщине сосед сверху. Он жил в квартире, в которой когда-то, еще до войны, жила Бася со своими детьми. На стенах все еще висели фотографии малышей, свадебный портрет Баси с мужем, старые снимки Басиного отца – сапожника, что ремонтировал обувь всему кварталу, а на одном можно было рассмотреть даже деда – он был портным и обшивал всех окрестных модниц. Новый жилец так и не убрал эти фотографии, смотрел на них по вечерам и тоскливо вздыхал. До войны у него тоже была семья, дети… Но все пропало в огненной круговерти.

– Почему это?